Александр Солженицын - Два рассказа

Спасши Родину от германского фашизма, и спасши от перерожденца Берии, и спасши от антипартийной группировки - этими одолениями был теперь Георгий Жуков трижды увенчан, достойный, любимый сын Отечества.

И - никак не пришла б ему в голову такая пустячная забава, как писать ВОСПОМИНАНИЯ.

Тут как раз надо было ехать с визитом в Югославию и Албанию. Поехал с флотилией в несколько военных кораблей по Чёрному, по Средиземному, по Адриатическому - славно прокатиться с непривычки.

А в Белграде узнал, что в Москве снят с поста министра Вооружённых Сил??!

Что это??? Какое-то недоразумение? переназвание, переформировка? будет какой-то иной пост - равноценный или даже поважней?

Защемило сердце. Опустело в груди - и вокруг всё, в этих визитах. Поспешно возвращался с надеждой - объясниться же с Хрущёвым: не может же он настолько не помнить добра - ДВАЖДЫ спасённый Жуковым?!

А не только не помнил - уже, оказывается, на ЦК и в кремлёвских кругах заявлял: Жуков - опасная личность! Бонапартист! Жуков хочет свергнуть нашу родную советскую власть! Да в Москве прямо с аэроплана кто же? Конев! сопроводил Жукова в Кремль, и тут же исключили его и из Политбюро и из ЦК.

Из Белграда - ничего было не сделать. А добрался до Москвы - здесь и обезврежен, тут всё сменено, и не осталось линий связи.

Только теперь! теперь задним умом разобрался Георгий Константинович: был он слишком крупная фигура для Хрущёва. Невмоготу было - такого рядом держать.

Где там объясняться: в "Правде" - опять же Конев!! - напечатал гнусную статью против Жукова. Конев! - спасённый Жуковым от сталинского трибунала - вот так же в октябре, в Сорок Первом году.

Такого оскорбления, такого унижения, такой обиды - никогда за весь век не испытывал. (Сталин - тот был законный Хозяин, тот - выше, тот имел право на Власть, но этот - прыщ кукурузный?!) Так было тяжко - стал глушить себя снотворными: и на ночь снотворное, одно, второе, а утром проснулся - сердце гложет - и опять снотворное. И на ночь - опять. И днём - опять. И так больше недели укачивал себя, чтобы пережить.

Да и на том не кончилось: из Армии выкинули вовсе: в отставку. И на том не кончилось: начальником Политуправления Армии-Флота сделал Хрущёв всё того же Голикова, жуковского врага, - и именно Голиков теперь наблюдал, как пресечь все движения опального маршала и все возможные движения неотшатнувшихся друзей - к нему, на всё ту же подмосковную дачу в лесу, в его дом с обессмыслевшей колоннадой. (Да спасибо - дачу-то не отобрали.)

И вот тут - хватил Жукова второй инфаркт (если что-то не хуже).

И поднялся от него - уже не прежним железным. Как-то всё тело и огрузло, и ослабло необратимо. Разрыхлилась и шея. И смяк - на весь мир знаменитый его беспощадный подбородок. И щёки набрякли, и губами стало двигать как-то трудней, неровно.

Одно время круглосуточно дежурили на даче медсёстры.

Теперь остались с Жуковым жена (она врач, и чаще на работе), маленькая дочурка, тёща да старый, ещё с фронта, проверенный шофёр. С интересом и участием следил за отметками, как Машенька стала обучаться в музыкальной школе. (Он и сам всегда мечтал играть на баяне, и после Сталинграда находил время маленько учиться. И сейчас на досуге поигрывал. Хотелось играть "Коробейников", "Байкал" и фронтовую "Тёмную ночь".) Ездил - только на любимую рыбалку. А то всё - на лесном своём участке, гулял, возился с цветами, в непогоду бродил по столовому залу, от огромного дубового буфета - до своего же бюста, работы Вучетича, и модели танка Т-34.

А внешняя жизнь - текла себе как ни в чём не бывало. Печаталась многотомная история Великой Отечественной Войны - но к Жукову не обратились ни разу ни за единой справкой... И само его имя замалчивали, затирали, сколько могли. И, говорят, - убрали его фотографии из музея Вооружённых Сил. (Кроме Василевского и навещавшего Баграмяна все отвернулись от Жукова. Ну, Рокоссовского послали возглавлять польскую армию.)

И вот тут-то - многие, многие маршалы и генералы кинулись писать свои мемуары и издавать их. И Жуков поражался их взаимной ревности, как они выставляли себя и старались отобрать честь от соседей, а свои неудачи и промахи - валить на них же. Так и Конев теперь строчил (или ему писали?) свои воспоминания - и во всём он чистенький, и бессовестно перехватывал себе славу достижений скромного и талантливого Ватутина (убитого бандеровцами). И уж на Жукова, зная, что он беззащитен, кто только не нарекал. Артиллерийский маршал Воронов дошёл до того, что приписал себе и план операции на Халхин-Голе, и успех её.

И вот тут-то - взялся Жуков и сам воспоминания писать. (Да без секретарей, своей рукой, медленно выводил, потихонечку. А один бывший офицер-порученец, спасибо, помогал проверять даты, факты по военным архивам - самому теперь ехать в архив министерства и неловко, и ещё на отказ напорешься.)

Да вообще-то, военные мемуары - и неизбежная, и нужная вещь. Вон немцы сколько уже накатали! вон, и американцы, хотя, по сравнению с нашей, чтО у них была там за война? Да печатаются воспоминания и наших незатейливых офицеров, даже младших, и сержантов, и лётчиков - это всё пригодится. Но вот когда генерал, маршал садится писать - надо ответственность свою понимать.

Писал - не находил в себе зла и поспешности спорить с ними всеми. (Да Василевский кой-кого недобросовестного и отчитал.) Непримиримость она нужна в боях, не здесь. Не находил в себе злопамятства ни к Коневу, ни к Воронову. Протекли и месяцы, и годы опалы - и сердце отошло, умирилось. Однако несправедливостей - нельзя в истории оставлять. Хоть мягко - но надо товарищей поправить, поставить всё на место. Мягко, чтоб не дать им и дальше стравливаться за делёжкой общего пирога Победы. И в чём сам не дотянул, не доработал - о том в воспоминаниях тоже не скрывать. Ибо только на ошибках и могут учиться будущие генералы. Писать надо - истинную правду.

Хотя и правда - она как-то, с течением истории, неуклонно и необратимо меняется: при Сталине была одна, вот при Хрущёве другая. А о многом - и сейчас говорить преждевременно. Да... Войною - и кончить. Дальше - и не хочется, и нельзя.

И вдруг вот - скинули пустошлёпа! теперь не нашлось Жукова, чтоб его ещё раз выручить.

Но и положение опального маршала не изменилось в неделю или в месяц: так и висела опала, никем вновь не подтверждаемая (Голикова уже не стало), но и никем же не отменённая: кто первый осмелится на разрешающее слово?

Одно только позволил себе: съездил в Калужскую область, в родную деревню, - очень потянуло, не жил там, считай, полвека. И сильно огорчился: повидал тех, с кем когда-то в молодости танцевал, - все теперь старухи какие же нищие, и деревня как обнищала. "Да что ж вы так бедно живёте?" - "А не велят нам богаче..."