Надежда Тэффи - Том 2. Неживой зверь

И поплевать через левое плечо.

Вот так, бывало, зааминит нянька, а на другой день ячмень как рукой снимет.

И все болезни нянька лечила и все такими простыми средствами, где керосином, где творогом, где полынным листом. Попал как-то к нам в дом доктор – не лечить, конечно, а к папаше корову торговать – так очень на нашу нянюшку удивлялся. «Эта, говорит, старуха, я думаю, немало народу на тот свет отправила». Ну, да ведь доктора, известное дело, старушечью практику признавать не любят, потому что это им подрыв.

Да, всякие замечательные штуки нянька понимала, а вот зато простые дела, от старости, что ли, совсем плохо соображала.

Раз, помню, приходит она к мамаше и говорит:

– Скажи ты мне, Анюшка, какие такие мнуки бывают.

Та сначала даже не поняла, чего старухе нужно.

– А вот, – говорит старуха, – сидит там на кухне баба с нашей деревни и говорит, что ко мне мои мнуки собираются. Так вот, что-то я забыла, какие такие мнуки бывают.

Ну тут мамаша и поняла и объяснила, что это значит нянькиной дочки дети, внуки. Потом вскоре и приехала внучка Ганька, толстомордая такая и на носу отметина. Рассказывали, что когда была она маленькая, понесла ее мать в баню, сама пошла париться, а ее в предбаннике оставила. А как пришла за ней – смотрит, а у нее нос до кости прокушен. Потом стали говорить, что верно крыса погрызла, ну да как-то скоро поняли, что это банный черт ее укусил. Так и кличка у нее в деревне осталась: «Ганька, чертова закуска», банный черт, значит, Ганькой закусывал. Но в общем девка ничего была, гладкая.

Нянька сначала очень строго ее держала, гонялась за ней по всему дому со скалкой. Все, значит, боялась, что ее заподозрят в протекции.

«Ишь, – скажут, – на нас из-за пустяков ябедничает, а свою так покрывает».

Ганьку эту оставила мамаша у нас няньке в помощницы.

Так вот, жили мы, значит, по старинке, всем домом вместе говели, летом на богомолье ездили, по субботам в баню ходили, тоже всей семьей. Там у нас это так вообще водилось.

Банька была у нас маленькая, но чистенькая. Бывало, натопит ее сторож со складов – очень хорошо дело понимал, – поддаст пару на каменку мятным квасом. Венички у нас бывали душистые, резали их с толком до Троицына дня, тогда они лист до самой весны не теряют и дух березовый, как распарят их, – словно живой с дерева.

Папаша сильно париться не любил, предпочитал легкий дух. Так вот, значит, приходил папаша пораньше, раздевался и лез на верхний полок. А потом являлись и мы с мамашей и устраивались внизу. И нянюшка с нами. Нянюшка в рубашке ворчит, моет, банного черта ругает. И действительно, оттого ли, что на старую голову пар плохо действует или, правда, черт ее не любил, но вечно с ней в бане истории. То Маничку прямо в валенках в шайку с теплой водой посадила, то Мишеньку вместо моченого яблока мылом накормила. Слышит мамаша – орет Мишенька и пена у него изо рта бьет. Испугалась, чуть не сомлела. Думала – у ребенка падучая.

Нянька ворчит, что она не виновата, что она Мишеньке четвертушечку яблока дала, вот тут, мол, из мисочки вынула, а это банный черт мыло подсунул.

Папаша, однако, в черта не верил и ругал старуху с верхнего полка самыми гремучими словами.

Мамаше, конечно, очень неприятно было и что в черта не верят и что старуху ругают.

Потом папаша говорит – надо Ганьку с собой в баню брать, а то старая ведьма всех ребят перекалечит.

Ну, что ж. Нянька даже обрадовалась. Что сама накутерьмит – все на девку сваливала, даже и черта забыла.

Вот так, долго ли – коротко ли, только как-то пришли мы из бани, стали младшеньких спать укладывать, глянь, а на Маничке креста и нету. Забыли, значит, крестик в предбаннике.

Ну, нянька, конечно, на Ганьку, Ганька на черта, все друг на друга валят, однако нельзя же ребенка без креста спать укладывать. Посылают Ганьку в баню. Та, конечно, в слезы. Одна ночью в эдакое место, ведь это живому не вернуться.

– Дура! – говорит нянька, – иди с молитвой, кто тебя, дуру, тронет. Я бы сама пошла, да хозяйка не велит.

Ну, и побежала Ганька.

Побежала, а тут мамаша спохватилась:

– А папаша-то где? Ведь тут сейчас был?

– Был.

– Куда ж он девался?

Покричали папашу. Куда же он после бани пошел, когда чай пить надо? После бани у нас всегда чаепитие было торжественное: с медом, с вареньем, с изюмом, с баранками.

Ну, однако, папаша скоро явился.

– Я, – говорит, – только на крылечко вышел, снежком голову потер.

Голову-то он потер, а над бровью шишка и нос расцарапан.

Испугалась мамаша.

– Что же это такое! Видно, в бане тебя садануло, и как же ты не заметил!

А нянька кричит:

– Банный черт саданул. Узнаю его хватку.

Мы ждали, что папаша на няньку цыкнет, а он вдруг покорно так:

– Видно, ваша правда. Видно, черт саданул, а то как же иначе-то понимать?

А тут, слышим, в кухне Ганька ревет. Что за притча?

Бежим в кухню.

Сидит Ганька на кухаркином сундуке, ревет белугой.

– А вя… вя… вя… Старый черт щиплется…

Тут нянька, конечно, воды в рот набрала и прыснула на Ганьку. Та взвизгнула, глаза выпучила и замолчала.

Крестика-то она так и не нашла. Потом уж утром приказчик принес. Ну, а больше от нее ничего и не добились. Пока ревела, черта поминала, а потом, как успокоилась, то ничего и рассказать не захотела. А папаша говорит:

– Вы девку не бередите, оставьте ее в покое, она так скорее отойдет.

А мамаша отчасти довольна:

– Теперь, говорит, небось поверил?

– В кого?

– Да в банного черта.

Ну, папаше, конечно, неприятно было сознаваться, что мамашина правда вышла. Так смущенно что-то пробормотал, что, мол, очевидно, бывает всякое, человеческому разуму необъяснимое.

И как-то он с того вечера притих и очень к мамаше ласков стал.

А Ганька, как ее черт потрепал, совсем чего-то будто рехнулась. Обнаглела, раздобрела, орет песни на весь дом.

Или еще:

Орет, глаза соловые, морда так и лоснится и все что-то жует, из кармана достает. Уж мамаша думала – не таскает ли она пряники из кладовки. Да нет, посмотрели, цело.

Нянька ругает:

– Ганька, стерва, осатанела ты, что ли!

А она подбоченилась, боками закрутила:

– Кому Ганька, кому стерва, а вам всем Агафья Петровна!

Так прямо все так и ахнули.

Мамаша папаше доложила, что, мол, гнать ее, али как. А папаша хоть бы что.

– Бедная девушка, раз ее банный черт напугал, так мы ее беречь должны и жалеть, а не из дому гнать.

Ну, мамаше, конечно, приятно было, что папаша так насчет банного черта твердо понимать стал. Она ему и не перечила.