Надежда Тэффи - Том 3. Городок

Новости сообщались в письме следующие:

«У нас все отлично. Анюта умерла от сильного аппетита…»

– Должно быть, от аппендицита, – догадалась я.

«…Вся семья Ваньковых тоже вымерла от аппетита…»

– Нет, что-то не то…

«…Петр Иваныч вот уже четыре месяца как ведет замкнутый образ жизни. Коромыслов завел замкнутый жизни уже одиннадцать месяцев тому назад. Судьба его неизвестна.

Миша Петров вел замкнутый образ жизни всего два дня, потом было неосторожное обращение с оружием, перед которым он случайно стоял. Все ужасно рады».

– Господи! Господи! Что же это такое! Ведь это не люди, а звери! Человек погиб от несчастного случая, а они радуются.

«…Заходили на твою квартиру. В ней теперь очень много воздуха…»

– Это еще что за штука? Как прикажете понять?

– Думать боюсь! Не смею догадаться!

Кончалось письмо словами:

«Пишу мало, потому что хочу вращаться в свете и не желаю вести замкнутый образ жизни».

Долго оставалась я под тяжким впечатлением, произведенным этим письмом.

– Знаете, какое горе, – говорила я знакомым. – Ведь брат-то нашего Ивана Андреича сошел с ума. Называет Ивана Андреича дочуркой и пишет такое несуразное, что даже передать стесняюсь.

Очень жалела я беднягу. Хороший был человек.

Наконец узнаю – какой-то француз предлагает отвезти письмо прямо в Петроград.

Иван Андреич обрадовался. Я тоже собралась приписать несколько слов – может быть, и не совсем спятил, может, что-нибудь и поймет.

Решили с Иваном Андреичем составить письмо вместе. Чтобы было просто и ясно и для потускневшего разума понятно.

Написали:

«Дорогой Володя!

Письмо твое получили. Как жаль, что у вас все так скверно. Неужели правда, будто у вас едят человеческое мясо? Этакий-то ужас! Опомнитесь! Говорят, у вас страшный процент смертности. Все это безумно нас тревожит. Мне живется хорошо. Не хватает только вас, и тогда было бы совсем чудесно. Я женился на француженке и очень счастлив.

Твой брат Ваня ».

В конце письма я приписала:

«Всем вам сердечный привет.

Тэффи ».

Послание было готово, когда зашел к нам общий наш друг адвокат, человек бывалый и опытный.

Узнав, чем мы занимались, он призадумался и сказал серьезно:

– А вы правильно письмо написали?

– То есть… что значит «правильно»?

– А то, что вы можете поручиться, что вашего корреспондента за это ваше письмо не арестуют и не расстреляют?

– Господь с вами! Самые простые вещи – за что же тут!

– А вот разрешите взглянуть.

– Извольте. Секретов нет.

Он взял письмо. Прочел. Вздохнул.

– Так я и знал. Расстрел в двадцать четыре часа.

– Ради Бога! В чем дело?

– Во всем. В каждой фразе. Прежде всего – вы должны писать в женском роде, иначе вашего брата расстреляют, как брата человека, сбежавшего от призыва. Во-вторых, не должны писать, что получили от него письмо, ибо переписка запрещена. Потом – не должны показывать, что знаете, как у них скверно.

– Но как же тогда быть? Что же тогда писать?

– А вот разрешите, и я вам это самое письмо приведу в надлежащий вид. Не беспокойтесь – они поймут.

– Ну, Бог с вами. Приводите.

Адвокат пописал, почиркал и прочел нам следующее:

«Дорогой Володя!

Письма твоего не получал. Очень хорошо, что у вас так хорошо. Неужели правда, что у вас уже не едят человеческого мяса? Этакую-то прелесть! Опомнитесь! Говорят, у вас страшный процент рождаемости. Все это безумно нас успокаивает. Мне живется плохо. Не хватает только вас, и тогда было бы совсем скверно… Я вышла замуж за француза и в ужасе.

Твоя Иван-сестра ».

Приписка:

«Всех вас к черту.

Тэффи ».

– Ну вот, – сказал адвокат, мрачно полюбовавшись своим произведением и проставив, где следует, запятые. – Вот в таком виде можете посылать без всякого риска. И вы целы, и получатель жив останется. И все же письмо будет получено. Так сказать – налаженная корреспонденция.

– Боюсь только насчет приписки, – робко заметила я, – как-то уж очень грубо.

– Именно так и нужно. Не расстреливаться же людям из-за ваших нежностей.

– Все это чудесно, – вздохнул Иван Андреич. – И письмо, и все. А вот только, что они о нас подумают? Ведь письмо-то, извините, идиотское.

– Не идиотское, а тонкое. А если даже и подумают: вы обыдиотились, – велика беда. Главное, что живы. Не все по нынешним временам могут живыми родственниками похвастаться.

– А вдруг они… испугаются?

– Ну, волков бояться – в лес не ходить. Хотят письма получать, так пусть не пугаются.

Письмо послано.

Господи! Господи! Спаси и сохрани.

Наобещали много и не сделали ровно ничего.

Я говорю о выступлениях и о забастовках Первого мая. Все свелось к пустякам.

Какой-то провокатор, выстрелив кверху без толку, убил сидевшую у окна даму.

По другой версии, – какая-то провокаторша, увидя, как снизу летит пуля мирно демонстрирующего прохожего, нарочно налезла на нее лбом.

Несколько штрейкбрехеров проехало в автобусе.

По другой версии – сами забастовщики разъезжали в автобусах, управляемых волонтерами, чтобы проверить, правильно ли работает пролетариат.

Больше ничего и не было.

Тонкие политики объясняют это тем, что специалисты стачечники, бастовавшие всю жизнь, решили примкнуть к стачке и бросили свое обычное занятие – перестали бастовать.

Вот и все.

Не того ожидали мы, воспитанные серьезными советскими порядками.

Как только мы услышали, что Первого мая ожидаются «выступления», мы немедленно взяли деньги из банков и бриллианты из сейфов. Деньги, как полагается, заткнули в

зеркало, между стеклом и рамой. Бриллианты, тоже как полагается, засунули в нос.

Затем каждый пошел ночевать к соседу. А к Б, Б к В, В к Г и так далее до конца азбуки. Ижица ночевала у А.

Потом наутро справлялись по телефону, на какое число назначены похороны жертв.

Нас не понимали, удивлялись и даже сердились.

Там, на родине, никто в таких случаях не удивлялся.

Там, в советских газетах, печатали таю «На такое-то число назначается радостный праздник такой-то годовщины. Похороны жертв через четыре дня».

И все ясно, и все просто. Никто не удивляется, никто по телефону не справляется.

Налаженная была жизнь – не то, что у них…

Вспоминается последнее Первое мая, проведенное мною в Москве.

Народ в Кремле. Отряды красномордых латышей.

Черные молодые люди в хрипящем автомобиле. Старые памятники, забинтованные бурыми тряпками. Бурыми потому, что красные все давно вышли.

Тихая серая толпа отхлынет, прихлынет, зыбится.

– Чего ждут?

– Троцкий речь будет говорить.

– А когда?

– Да вот уж на два с половиной часа опоздал. Теперь, видно, скоро.