Надежда Тэффи - Том 1. Юмористические рассказы

– Ну да, раз я уже совсем пришел, значит – ну? Что же это значит?

– Если не совсем еще пришли, то импарфе, а если уже, значит, окончательно, со всеми вещами, то плюскепарфе.

– Ну, вот видите. Разве трудно?

– А как по-немецки картофель? – спросила вдруг девочка.

У Коли Факелова засосало под ложечкой. Вот оно, «др», когда началось!

– Картофель? Вас интересует, как по-немецки картофель? Как это странно! А впрочем, это очень просто…

Сидевшая у окна за работой госпожа Ветчинкина насторожилась.

Откладывать картофель в долгий ящик было нельзя.

– Очень просто. Дер фруктус.

– Дер фруктус? – повторила девочка недоверчиво. – А как же прежний репетитор по-другому говорил?

– Сонька, молчи! – прикрикнула мать. – Раз господин учитель говорит, значит, так и есть.

В пять часов госпожа Ветчинкина увела детей обедать, а Коле Факелову подвинула стриженое существо и сказала:

– А уж вы пока, господин гимназист-учитель, с Нюшкой посидите. Она у меня все равно особливое ест, так ее и потом покормить можно. Вот игрушками займитесь либо картинки покажите.

Нюшка сунула ему книгу с картинками и спросила:

– А это цто? – Раскрыла.

– А это цто?

На картинке изображены были плавающие утки, к которым из-за кустов подкрадывалась лисица.

– А это цто? – приставала Нюшка.

– А это уточка купается, а лисичка подсматривает, – чистосердечно пояснил Коля Факелов.

– А это цто?

– А это собака. Ведь сама видишь, чего же пристаешь?

– А это цто?

– А то, что ты – дура и убирайся к черту.

Нюшка заревела громко, с визгом. Прибежала мать, не расспрашивая, надавала ей шлепков и тут же извинилась перед Колей:

– Сама знаю, что их пороть надо, да некому у нас. Супруг-то ведь гусями занимается, недосуг ему.

На другой день, после уроков, госпожа Ветчинкина попросила Колю сходить с девочками на рынок купить им сапоги.

– Мне-то, видите, некогда, а сам-то гусями занимается, вот на вас вся и надежда.

Коля пошел, но очень сконфузился на улице и делал вид, что он идет сам по себе.

На следующий день заболела кухарка, а так как хозяин был занят гусями, то Коле пришлось сбегать за крупой и за булками.

Через неделю он нашел в классной комнате еще двух мальчиков, испуганно шаркнувших ему ногами.

– Э, с этими стесняться нечего! – успокоила его госпожа Ветчинкина. – Это мужней сестры дети. Свои, стало быть. Покажите им какие-нибудь буквы, – с них и полно будет.

Коля приуныл.

– Что ж, госпожа Ветчинкина, я с удовольствием, – говорил он дрожащим голосом, а когда она ушла, сказал ей вслед тихо, но с большим чувством: – Чтоб ты лопнула!

И опять объяснял, как он не совсем пришел с импарфе и как окончательно засел с плюскепарфе, и все думал: «Дотянуть бы только до конца месяца, а там получу пять рублей, и черт мне не брат».

Но черт оказался брат, потому что к концу месяца госпожа Ветчинкина сказала ему, что без мужа платить не может, а вот муж скоро приедет и все заплатит.

Коля смирился, стал совсем тихий и даже забыл, как надо щурить глаз, чтобы показать свое достоинство.

К концу второго месяца приехал хозяин. Вошел во время обеда, когда Коля Факелов, в качестве репетитора, кормил Нюшку особливым супом. Уставился хозяин на Колю и заорал:

– Эт-то кто, а?

Госпожа Ветчинкина заплакала:

– Ей-богу, Иван Трофимович! Верь совести! – Порылась в кармане, вытащила огрызок сахару, кошелек и Колино объявление.

– Вот они кто. Господин учитель, гимназист.

– Давай сюда! Молча-ать! – крикнул хозяин.

Схватил бумажку:

– …Г. пр. тр. пр. р. ст. др… Вот как? Ладно. Потрудитесь, господин, отсюда удалиться. Здесь честный дом, а что вы эту дуру обошли, за это с вас судом взыщется.

– Что же это? – затрепетал Коля. – Ведь вы же мне должны…

– Должны-ы? Так мы еще и должны? В семью втерся, детей супом кормит, а мы же еще ему и плати. Какой тр. пр. нашелся. Вон, чтобы твоего духу тут не было, не то сейчас дворника крикну. Др. тр.! Развратники!

Коля опомнился только на улице, и то не на Бармалеевой, а на какой-то совсем незнакомой. Остановился и закричал:

– Вы невежа, вот вы кто! Прямо вам в глаза говорю, что вы невежа! Да-с!

Он прищурил глаз, выпятил грудь, подбоченился и зашагал с достоинством вперед.

– Да-с! Я еще с вами посчитаюсь! – подбодрял он себя.

Но душа его не могла подбочениться. Она тихо и горько плакала и понимала, что считаться ни с кем не придется, что его обидели и выгнали и что ушел он окончательно, совсем ушел – плюскепарфе!

Швейцар частных коммерческих курсов должен был вечером отлучиться, чтобы узнать, не помер ли его дяденька, а поэтому бразды правления передал своему помощнику, и, передавая, наказывал строго:

– Вечером тут два зала отданы под частные лекции. Прошу относиться к делу внимательно, посетителей опрашивать, кто куда. Сиди на своем месте, снимай польты. Если на лекцию Киньгрустина, – пожалуйте направо, а если на лекцию Фермопилова, – пожалуйте налево. Кажется, дело простое.

Он говорил так умно и спокойно, что на минуту даже сам себя принял за директора.

– Вы меня слышите, Вавила?

Вавиле все это было обидно, и, по уходе швейцара, он долго изливал душу перед длинной пустой вешалкой.

– Вот, братец ты мой, – говорил он вешалке, – вот, братец ты мой, иди и протестуй. Он, конечно, швейцар, конечно, не нашего поля ягода. У него, конечно, и дяденька помер, и то, и се. А для нас с тобой нету ни празднику, ни буднику, ничего для нас нету. И не протестуй. Конечно, с другой стороны, ежели начнешь рассуждать, так ведь и у меня может дяденька помереть, опять-таки и у третьего, у Григорья, дворника, скажем, может тоже дяденька помереть. Да еще там у кого, у пятого, у десятого, у извозчика там у какого-нибудь… Отчего же? У извозчика, братец ты мой, тоже дяденька может помереть. Что ж извозчик, по-твоему, не человек, что ли? Так тоже нехорошо, – нужно справедливо рассуждать.

Он посмотрел на вешалку с презрением и укором, а она стояла, сконфуженно раскинув ручки, длинная и глупая.

– Теперь у меня, у другого, у третьего, у всего мира дядья помрут, так это, значит, что же? Вся Европа остановится, а мы будем по похоронам гулять? Нет, брат, так тоже не показано.

Он немножко помолчал и потом вдруг решительно вскочил с места.

– И зачем я должен у дверей сидеть? Чтоб мне от двери вторичный флюс на зуб надуло? Сиди сам, а я на ту сторону сяду.

Он передвинул стул к противоположной стене и успокоился.

Через десять минут стала собираться публика. Первыми пришли веселые студенты с барышнями:

– Где у вас тут лекция юмориста Киньгрустина?

– На лекцию Киньгрустина пожалуйте направо, – отвечал помощник швейцара тоном настоящего швейцара, так что получился директор во втором преломлении.