Надежда Тэффи - Том 4. Книга Июнь. О нежности

– Слушайте, мама, – сказал режиссер, – я оставляю эту роль за вами. Вы с ней справляетесь лучше, чем ваша дочь.

Рюлина мама вдруг вся побелела и затряслась. Это было уже после спектакля, когда кукушечье перо уже водворилось на свое законное место.

– Вы шутите! – захрипела она. – Вы никакого права не имеете так поступать! Вышвыривать прелестную молодую артистку оттого, что она несколько дней проболела! Менять ее, талантливую и яркую, на бездарную, смешную старуху! Не допушу-у-у. Завтра она займет свое место. Подлец!

Повернулась и вышла.

– Та барышня, что два раза приходили, опять пришли.

– Не фурчи носом, – сказал Григорий Григорьевич. – Она, может быть, барыню спрашивала, а не меня?

– Нет, вас, – отвечал мальчишка. – Господина Орчакова, значит, вас.

– Ну-ну, ладно. Иду.

В кабинете на уголке стула сидело насмерть перепуганное существо. Большие темные и круглые, как вишни, глаза были широко раскрыты, маленький рот тоже раскрыт вовсю, в форме буквы «О». Рука прижимала к груди сумочку, которая скакала сама по себе, очевидно, от сердцебиения.

Это выражение ужаса так удивило Орчакова, что он даже не разобрал сразу, кто перед ним находится. А существо при виде его не встало навстречу, а, наоборот, все сжалось, и только большие глаза следили за движениями вошедшего.

Орчаков сел.

– Чем могу быть полезен?

Она – это была девочка лет семнадцати, скромно, по-провинциальному одетая, миловидная – она глотнула воздуха и залепетала:

– Ради Бога, простите… тетя Лиза умерла, я одна, я всю жизнь мечтала, умоляю вас, Андрей Андреич.

– Меня зовут Григорий Григорьевич, – поправил Орчаков.

– Да, да, я знаю, Андрей Андреич, что вас зовут Григорий Григорьевич. Ради Бога, простите! У меня на свете никого нет, кроме вас. Мне советовали на пишущей машинке. Я пробовала. Это меня не удовлетворяет. И на вязальной машинке пробовала. Я не могу. Меня машинка не удовлетворяет. Ради Бога! Вы один!

– Ничего не понимаю! – растерялся Орчаков. – Машинка не удовлетворяет, и я один. Черт знает что вы городите. Будьте любезны изложить. Я человек занятой. Чего вы хотите?

– Я хочу… я чу-у… на сцену!

Выкрикнув последнее слово, она вдруг опустила углы рта и заревела, сморщив лицо по-детски, всхлипывая и даже выговаривая «бу-у-у».

Орчаков окончательно растерялся.

– Подождите… я жену, – и, обернувшись к двери, крикнул: – Елена Ивановна! Иди скорее!

Елена Ивановна, нечесаная, в халате, вошла, поморгала глазами:

– Что у вас тут? Чего она ревет?

– Хочет на сцену, – буркнул Орчаков.

– Ну, так пусть идет – чего ж ты ей мешаешь? – сказала Елена Ивановна и зевнула во весь рот. – Слушайте, барышня, кто вас сюда направил?

Барышня вытерла глаза.

– Я сама пришла, – прошептала она. – Я знаю, что Андрей Андреич пишет для театров.

– Какой Андреич? – удивилась Елена Ивановна.

– Я, я! – сердито оборвал ее Орчаков. – Ну, чего ты придираешься!

Она развела руками.

– Двадцать лет живу с этим человеком и не знаю, что он Андрей Андреич. Слушайте, милочка, сколько вам лет?

– Скоро восемнадцать. Очень скоро. Через одиннадцать месяцев, – все так же шепотом отвечала гостья.

– На сцене не были?

– Н-нет еще.

– Так я позвоню Анилову, – сказала она мужу и подошла к телефону.

– Анилов? Когда вы, душечка, едете? Не набрана? В пятницу? Слушайте, я вам рекомендую молоденькую. Ткните ее куда-нибудь. Будет горняшек играть. Да, кажется, немножко играла. Что? – она обернулась к гостье: – Деньги у вас есть?

– Есть, есть. Двадцать три рубля и еще мелочь, много мелочи, – вся взметнулась та.

– Денег нет, – спокойно продудела в трубку Елена Ивановна. – Ну, для меня-то можете? Ну то-то! Нет, она придет прямо на вокзал, так будет удобнее. А? Как вас зовут? – снова обернулась она к гостье.

– Ляля… Ольга Трофимова.

– Ляля Трофимова, – повторила Елена Ивановна и повесила трубку. – Ну, вот вы и устроены.

Ляля сидела красная как клюква и ворочала своими вишневыми глазами.

– А… а какое амплуа?

– Мария Стюарт и Гедда Габлер. Гриша, идем завтракать.

Орчаков деловито похлопал Лялю по круглой щеке, теплой, мокрой и очень приятной.

– Поздравляю, деточка. Вот вам моя карточка для Анилова. Не забудьте, в пятницу, в шесть часов, на Центральном вокзале. Пишите.

Так началась карьера Ляли Трофимовой.

Кое-какие слухи доходили до Орчаковых. Ляля устроилась в труппе. Играла скверно и самые маленькие роли. Чаще всего бессловесные.

Пришло несколько открыток.

«Все больше и больше увлекаюсь искусством».

«Вам и только вам обязана счастьем своей жизни».

И раз даже:

«Успех окрыляет и кружит голову».

Потом Ляля смолкла.

И вот как-то уже года полтора после того, как она ревела «бу-у!» перед «Андрей Андреичем», забежала к Орчаковым старая их приятельница, провинциальная актриса.

Много рассказывала, и в конце концов договорились и до Ляли.

– Как же – знаю, знаю! – сказала актриса. – Она была у Анилова, потом пошла к Зеленникову. Ну и дурочка же! И какая с ней история разыгралась – вы разве не слыхали? Пока они мотались в турне, в каком-то городе – не помню, в каком, – влюбился в нее, в эту Лялю, гимназист, внук предводителя дворянства. Влюбился до зарезу. Ну, понимаете, мальчишка! Она для него актриса, женщина сцены, искусства. Потерял голову и, когда труппа уехала, он удрал за ней. Родители думали, что он уехал в Харьков в гимназию, а он пристал к труппе, да с ней и ездил. Милый был мальчик. Он и суфлировал, и в кассе помогал, и афиши расклеивал. В конце концов, родители дознались, где он, и через полицию вернули бедного Дон-Жуана домой. Трепку, наверное, получил здоровую. Больше о нем ничего и не слыхали.

А с бедной Лялей скандал. Такой скандал, что хуже и не придумаешь. Через несколько месяцев пришлось ее высадить из поезда на каком-то полустанке. Там у стрелочника в сторожке родила она сына. Оставила его на воспитание у сторожихи и догнала труппу.

Орчаковы выслушали рассказ о Лялиной беде, поахали и забыли.

Время шло. Разное время. Наконец, пришло самое скверное – гражданская война, голод, смерть.

И тут получили Орчаковы странное письмо.

«Дорогие мои, единственные. Вы, наверное, забыли вашу Лялю, которая всю жизнь только о вас и думает. Кроме вас, у меня никого нет, поэтому обращаюсь к вам с мольбой. Приютите у себя на несколько дней тайну моей жизни, мальчика Колю. Его к вам привезет его воспитательница и все объяснит. Я сейчас далеко и проехать в Москву невозможно.

Умоляю простить и помочь.

Ваша до гроба благодарная

Ляля ».

Письмо это очень удивило Орчаковых. Неприятно удивило. Время было трудное, и сами они готовились к отъезду, и не знали, удастся ли уехать или придется бежать. А тут вдруг чужой мальчишка с воспитательницей – и что с ними делать и куда их деть?