Надежда Тэффи - Том 5. Земная радуга. Воспоминания

Я открываю глаза. Как жаль, что я проснулась.

– Мара, – говорю я. – Я сейчас была в Испании.

Но Мары нет около меня. Должно быть, я долго спала. За это время уже совсем стемнело. Палуба плохо освещена маленькими лампочками. Но где же Мара? Ни ее, ни Дон-Жуана нет. Ушли вместе. Нет. Вот я разглядела нашего Дон-Жуана. Он около красивой дамы, которая дала ему розу. Она кокетливо улыбается, откинув голову. Дон-Жуан сидит спиной ко мне. Он меня не видит. Когда я прохожу мимо, он нежно говорит своей даме:

«Все равно, я поеду туда, куда едете вы». Я хорошо поняла эту фразу, потому что он перевел нам ее на французский, когда говорил Маре. Но где же Мара?

Иду. Ищу.

Мара сидела на полу около нашего Дон-Кихота. Она слушала его, приоткрыв рот, и лицо у нее было восторженное и как бы похудевшее. Она повязала голову полосатым платочком и стала похожа на сестрицу Аленушку из старой русской сказки. Она нервно повернулась ко мне и сказала с досадой:

– Подожди! Не мешай!

Я, конечно, сразу обиделась.

Дон-Кихот стал тяжело подыматься из уважения ко мне. Мара схватила его за край пальто.

– Нет, нет, сидите! Она сейчас уйдет.

Напрасно она мной распоряжается. И не подумаю уходить.

Они говорили по-французски.

– Он совсем болен, – сказала она мне, и губы у нее задрожали. – И какой он чудесный! И я непременно хочу познакомить его с мамой.

Я села тоже на пол и обняла Мару за плечи.

– Очень хорошо, если он чудесный. Только совершенно ни к чему так волноваться, – сказала я покровительственно.

– Ах, ты не понимаешь… Он едет во Францию, чтобы поднять дух у одного нехорошего человека. Он его повезет в Лурд, и человек воскреснет.

– Вы понимаете, – заговорил Дон-Кихот мечтательно. – Этот человек, в сущности, очень хороший, но он этого не знает. Он думает, что он мне сделал много зла, ужасно много зла, но он не знает, что это даже очень хорошо.

– Ты слышишь? Ты слышишь? – шептала Мара и до боли сжимала мне руку.

– Почему же это хорошо, что он сделал вам зло? – спросила я.

– Я стал больше думать. Я был прежде счастлив и думал, что так и надо быть счастливым. А когда он у меня это счастье отнял, я понял, что свое счастье любить нельзя, а только чужое.

– Когда же вы будете в Лурде? – лепетала Мара. – Я тоже туда приеду. Можно? Вы позволите?

– А вы уверены, что вы этого нехорошего уговорите ехать в Лурд? – спросила я.

– Не знаю, – грустно сказал Дон-Кихот. – Но я должен сделать все, что только смогу. Если не поедет, я придумаю что-нибудь другое.

– А я уверена, что он ненавидит вас, – сказала я. – Люди всегда ненавидят тех, кому сделали зло.

Он покачал головой.

– Вы такая молодая, а душа у вас нездоровая, если вы можете думать такие плохие вещи. И главное, это все неверно.

– Помолчи, пожалуйста, – сердито прошептала мне Мара. – И не говори о том, чего ты не понимаешь. Слушай этого замечательного человека.

– Какое зло он вам сделал? – развязно спросила я. – Наверное, отнял у вас жену?

– Он не отнял, – помолчав, отвечал Дон-Кихот. – Он просто ей понравился, и она ушла к нему. Она бы не ушла, если бы я не предложил отдать ей мое состояние, и она была бы несчастна. Она любила этого человека, но он бы бросил ее, если бы она была без средств, потому что он хотел быть богатым. Было бы не по-рыцарски с моей стороны не помочь женщине, с которой мы были близки шесть лет. Конечно, это надо было сделать очень деликатно. Но через три года она его бросила для другого. Ее осуждать нельзя. Это такая фантастическая головка!

– Вы, значит, едете его утешать? Он совсем дурень, – сказала я Маре по-русски.

– Нет, не утешать, – спокойно отвечал Дон-Кихот. – На эту тему говорить с ним было бы неделикатно. Не по-рыцарски. Я просто хочу поднять его мораль и, может быть, смогу помочь материально. Я сейчас небогат, по правде говоря, довольно беден, но у меня есть кое-какие возможности. Мне для себя ведь ничего не нужно, но для него смогу что-нибудь устроить. А главное – если бы удалось поднять его дух! Моя задача именно в этом.

Он был трогателен. И в том, что он нам, совершенно чужим девчонкам, так просто раскрывал самое заповедное своей души, было что-то детское, беззащитное и, вместе с тем высокое. Мне уже не хотелось подсмеиваться, и только назло Маре я пробормотала:

– Какое ребячество. Все равно из этой ерунды ничего не выйдет. Деньги ваши он, разумеется, возьмет, а потом над вами же будет смеяться.

И тут Мара вся затряслась, отбросила мою руку со своих плеч и, чуть не плача, закричала:

– Уходи прочь! Умоляю тебя, уходи! Оставь нас в покое. Уходи сейчас же! Я ненавижу тебя.

Я встала и сказала презрительно:

– Уйду, милая моя, и без твоей просьбы. Теперь втюрилась в Дон-Кихота. Поздравляю. Неужели ты не понимаешь, что меня от вас тошнит. Типичная «ам сляв». Дуреха несчастная.

Повернулась и ушла.

Светало. Стало холодно. Грустно заалел восток. Все было грустно. Пароход тихо покачивался, постукивал машиной, точно потерял дорогу и бродит по морю без смысла и без цели. Все кругом уныло дремали. Дон-Жуан спал, положив голову на колени дамы с розой. Я завернулась в плед и улеглась в своем кресле, протянув ноги на кресло Мары. Я знала, что она не придет.

Отчего я была такая грубая? Боже мой! Отчего не могла побыть с ними ласково? Нет, непременно надо было показать себя умницей. И как я нехорошо с ним говорила, с таким милым, простым, с таким чудесным человеком. Пойти бы поклониться, сказать: «Простите меня, я знаю, что я гадина».

Вспомнился чей-то афоризм: «Когда рыцарь сражается с ветряной мельницей, то побеждает всегда мельница. Но это не значит, что она права».

И вот теперь эта мельница лежит, завернувшись в плед, и дрожит, и хнычет, как побитый щенок.

А Марочка, бедная, как она вся затряслась! Боже мой, до чего все это невыносимо! «Ам сляв», – посмеялась я над ней. «Ам сляв». А сама-то я кто же?..

На пристани нас встретила веселая и нарядная Марина мама. Мара обняла ее и тихо плакала. А через толпу заплетающимися ногами пробирался к выходу Дон-Кихот. Он покачивался и толкал всех своим рюкзаком. Его бранили, над ним смеялись, но он ничего не замечал. Высоко подняв голову, длинный и нескладный, он смотрел куда-то вверх, и на шее у него был завязан смешным дамским бантиком Марин полосатый платочек.

Клиентка была недовольна. У нее на носу большие черные поры. Она пришла в «инститю де ботэ» именно для того, чтобы у нее нос стал белым и по возможности атласистым, но без блеска. На ощупь атласистым, а на вид бархатистым. А барышня трет его без толку, и он только распухает.

– Позовите сюда вашу хозяйку!

Хозяйка, мадам Кэтти Руби (для старых друзей – Катюша Рубова), высокая, стройная, с платиновыми волосами и нечеловеческими ресницами, подошла деловым шагом, взяла со столика лупу и, прищурив глаза, исследовала капризный клиенткин нос.