Федор Сологуб - Том 1. Тяжёлые сны

– Постой, брат, как же это вы сумеете вбить в народ сознание законности, когда сами закон нарушаете?

– Мужика надо приучить к повиновению, к дисциплине. Мы, дворяне, – его естественные опекуны.

– Скажи, а что же, ваш товарищ прокурора заявил протест?

– А с чего ему заявлять протест?

– Да ведь незаконно!

– Ну, пусть сам мальчишка жалобу принесет губернскому присутствию. Да не посмеет мальчишка, – побоится, как бы еще не прибавили.

Андозерский захохотал.

– И неужели так-таки никто из вас и не спорил? Неужели среди вас не нашлось ни одного порядочного человека?

Андозерский опять захохотал, весело и беззаботно.

– Нашелся, брат, один такой же, как ты, идеалист, кисельная душа, Уклюжев, молоденький земский начальник, – вздумал распинаться за мальчишку. Умора! Так разжалобился над сорванцом, сам чуть не плачет! Ну, мы его пристыдили. Заплачь, говорим. Ну, он сконфузился, на попятный двор, мямлит: да я, говорит, вообще. Так мы его оконфузили, что потом ему пришлось оправдываться: это, говорит, потому, что я до суда клюкнул малость. Врет, конечно: ни в одном глазу.

– Один только нашелся, да и тот – тряпка! – презрительно сказал Логин.

Андозерский весело хохотал. Продолжал рассказывать:

– Умора! Вышли мы из совещательной комнаты, прочел Дубицкий решение, мальчишка как всплачется, – повалился в ноги: «Отцы родные, благодетели!» И ведь по роже видно, что мерзавец мальчишка: хорошенько его надо выжарить!

– Как все это у вас грубо, дико, по-татарски! Живодеры вы этакие! – сказал Логин с отвращением.

Противно было смотреть на улыбающееся лицо Андозерского и хотелось говорить что-нибудь дерзкое, оскорбить, озлить его. И Андозерский, в самом деле, озлобился, надулся.

– Да ты что так заступаешься за мальчишку? Ты его видел?

– Видел.

– Ну то-то, ведь не красавец, – твой Ленька куда смазливее. Нечего тебе на стену лезть.

Лицо Логина побагровело, и он почувствовал то особое замирание в груди, которое помнят люди, грубо и несправедливо оскорбленные.

– Послушай, Анатолий Петрович, – сказал он, – ты уже не первый раз говоришь мне такое, что я вынужден тебя просить: сделай милость, скажи ясно, что хочешь сказать.

Логин чувствовал, что слишком волнуется, и упрекал себя за это, но не мог сдержать волнения.

– Что хочу сказать? – со злобною усмешкою переспросил Андозерский. – Надо полагать, не больше того, что все говорят.

– А именно? – сурово, металлическим звуком спросил Логин.

– Видишь ли, много глупостей болтают. Общество, мол, предлог для противоправительственной пропаганды. Болтают, что гимназистов ты собираешь, чтоб им идеи вредные внушать. Заговор какой-то, говорят, ты устраиваешь, воздушные шары какие-то к тебе полетят. Развратничаешь, говорят, с мальчишками.

– Грязно, грязно это!

– А у нас то и любят, дружище. Грязно, вишь, тебе! А для нас пикантно, – у нас такими штуками барышни захлебываются. Послушал бы ты, как об этом Клавдия разговаривает, – с упоением.

– Да, помню я, как ты перед Клавдией прохаживался на мой счет.

– Ну, уж это ты… Я за тебя везде распинаюсь.

– Совершенно напрасно.

– Чудак, не могу же я слушать клеветы и не возражать. Но мне не верят, – послушают, пожмут плечами, да при своем и остаются. Сам должен знать, что за остолопы в нашем богоспасаемом граде водятся. Их хлебом не корми, а гадость расскажи. Что им и делать? Разговоры о пустяках, читают только сальные романы, – праздность, скука, духовных интересов никакейших. А ты сам даешь повод, – неосторожен, дразнишь гусей, – и в ус себе не дуешь.

– Вот что!

– Да, брат: с волками жить – по-волчьи выть. Взять хоть дело Молина. Оно, может, и некрасиво, – да только зачем тебе понадобилось такой вид делать, что это, дескать, за мерзавца мерзавцы заступились. Шестов – дурак, мальчишка; по глупости разозлил кого не надо, на него и клевещут. Ты с ним дружишь, – ну вот и на тебя тоже. Ну, пусть мы, и в самом деле, все мерзавцы, но не любим мы, дружище, ой как не любим, чтоб нас презирали так уж очень откровенно.

– Клеветой мстить начнете?

– Не начнем, а начнут! – внушительно поправил Андозерский. – Что делать, все люди – все человеки, у всякого свой собственный взгляд на вещи. Мы вот по совести судим, а ты нас живодерами облаял. Этак ты нас, если бы власть у тебя была, и в каторгу сослал бы. Логин тихо и зло рассмеялся. Его лицо побледнело.

– Да, Анатолий Петрович, есть из нас такие, что и каторги им мало! Ядовитых змей истреблять надо.

– Ну, ты, однако, нехорошо смеешься! – хмуро сказал Андозерский. – Нервы, дружище; лечиться надо. Ну, и заболтался же я с тобою.

Он ушел и оставил на душе Логина злобное, мстительное чувство. И опять, как прежде, это темное чувство сосредоточилось на Мотовилове.

«Вот человек, который не имеет права жить!» – припомнилось ему.

Бледный и злой, Логин сжал руками спинку стула и несколько раз ударил им по стене, – нелепое движение успокоило. Опять вспомнилась Анна, – глаза ее посмотрели укоризненно.

Новости в нашем городе распространяются с удивительною быстротою. Не успел Андозерский дойти до квартиры Логина, как Вале уже известен был произнесенный в утреннем заседании съезда приговор, – и Валя поспешила воспользоваться им.

Убедилась, что Андозерский ухаживает за барышнями, выбирает невесту, а ею только забавляется. Она решилась опять сойтись с Сеземкиным. Бедный Яшка почувствовал себя на седьмом небе от восторга. Но Вале было досадно за обманутые надежды. Ждала случая отплатить Андозерскому.

Сегодняшнее судьбище – Валя хорошо знала это, – могло не понравиться только Анне; Нета искренно веровала, что мужики – дикие люди; для Клавдии такие низменные вещи, как мужицкие дела, вовсе не могли быть интересны. И вот Валя побежала в усадьбу Ермолиных, босиком, красная от радостного волнения.

Анна только что вернулась откуда-то и переменяла амазонку на домашнее платье. Валя стояла перед нею и рассказывала. Анна строго смотрела на Валю и хмурила брови. Сказала:

– Нехорошо, Валя. Вы там тоже были, – и вот…

– Анна Максимовна, – оправдывалась Валя, – да ништо ему: чего же он зевал, а потом палец укусил Алексею Степанычу.

– Ах, Валя, не в том дело, – а его на чужом огороде поймали, вот что. Вам бы унимать ребят, а вы сами с ними.

– Да ведь это же не кража, – а просто шалость.

– Хороша шалость! Это не мальчишка, а вы заслужили то наказание.

Валя заплакала. Говорила, всхлипывая:

– Я знаю, что я виновата, только зачем же они так жестоко!

– Что других обвинять. Валя! Напрасно вы торопились мне это рассказывать.

Валя пуще расплакалась, стала на колени перед Анною и ловила ее руки.

– Ей-богу, я больше не буду, – говорила она. – Не отталкивайте меня, – лучше накажите, как знаете.