Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда

– Слишком звучное.

Серж Котелянский возразил:

– Ну, вовсе не слишком. Да не в том дело. А можете вы себе вообразить, что он мне ответил?

– А что? – спросил Генрих Зонненберг.

Серж Котелянский рассказывал:

– Представьте себе, – это прямо бесподобно, – он мне говорит: я и есть Иуда Искариот. Я его спрашиваю, – тот самый? А он мне самым спокойным тоном говорит: да, тот самый. И совершенно серьезно.

Генрих Зонненберг предположил:

– Он шутил, может быть?

Один из друзей сказал:

– Или ты, Серж, шутишь.

Серж Котелянский обидчиво сказал:

– Ну, вот, с чего мне врать! Потом я узнал, что это у него нечто вроде мании, – воображать, что он – второй раз родившийся Иуда.

Генрих Зонненберг задумался. Потом сказал таким тоном, что нельзя было понять, шутит он, или говорит серьезно:

– Да, с ним не мешает быть знакомым. Это именно тот, кто нужен.

Друзья стали подшучивать над Генрихом Зонненбергом. Говорили, что Иуда Искариот, пожалуй, и не возьмется за устройство любовных дел.

Генрих Зонненберг, не смущаясь, возразил спокойно:

– Мое дело, может быть, его заинтересует. Я сумею его заинтересовать. Серж, ты можешь меня с ним познакомить?

Серж Котелянский слегка покраснел от гордости, и сказал:

– Ну, конечно. Мы с ним очень хороши.

Генрих Зонненберг сказал:

– И если можно, сегодня же.

– Можно и сегодня. Только…

Серж Котелянский сделал серьезное лицо, и продолжал:

– Я должен тебе вот что сказать, если ты хочешь чего-нибудь через него добиться. Это все знают, что он умеет провести всякое дело. Чорт его знает, как он это делает. Но, чтобы воспользоваться его услугами, надо выполнить одно, несколько, как бы тебе сказать, ну, скажем, щекотливое условие.

Генрих Зонненберг нетерпеливо спросил:

– А именно?

Серж Котелянский нагнулся к самому его уху, и зашептал:

– Надо совершить маленькую нескромность, – выдать ему чей-нибудь секрет, принести какое-нибудь важное секретное письмо, ну, или что-нибудь в этом же роде. Понимаешь? На это, понятно, не всякий пойдет, потому что не у всякого есть что-нибудь такое, чем можно кого-нибудь выдать, – но он не брезгает и маленькими секретами, интрижками какими-нибудь.

Потом, отодвинувшись от Генриха Зонненберга, уже обыкновенным тоном, – потому что в общей зале ресторана неудобно и непрактично секретничать так долго, чтобы все обратили внимание, – Серж Котелянский сказал:

– Не правда ли, это чорт знает, что такое! Но, может быть, он таким способом именно и приобретает способность влиять.

Генрих Зонненберг спокойно ответил:

– Весьма возможно.

Серж Котелянский сказал наставительно:

– Так вот видишь, если хочешь иметь с ним дела, так его надо заинтересовывать, а это не так то легко, не правда ли?

Генрих Зонненберг холодно усмехнулся и спокойно сказал:

– Я его заинтересую.

Серж Котелянский посмотрел на Генриха Зонненберга с уважением.

В тот же вечер знакомство состоялось. «С места в карьер». Генрих Зонненберг стал делать Иуде Искариоту кое-какие «авансы». Иуда Искариот относился к этому благосклонно.

Иуда Искариот со всеми всегда был любезен и мил. Теперь он чувствовал, как опытный психолог, что Генриху Зонненбергу что-то от него нужно, что ценою крупной услуги будет и достаточно крупное предательство.

На другой вечер Генрих Зонненберг опять встретился с Иудою Искариотом в другом таком же увеселительном заведении. Угостил Иуду Искариота ужином, и этот ужин вскочил ему в копеечку.

Во время ужина Генрих Зонненберг улучил минуту шепнуть Иуде Искариоту, что у него есть к нему интересное дело. Подчеркнул выражением слово интересное. Прибавлял для большой ясности:

– И еще мне хочется принести вам кое-что. Надеюсь, что это вам будет хоть немножко интересно.

Иуда Искариот переспросил:

– Ничто интимное?

Генрих Зонненберг ответил:

– Да, весьма интимное.

Иуда Искариот засмеялся весело. Генрих Зонненберг невольно вздрогнул от какого-то жуткого, противного чувства. Иуда Искариот не обратил, по-видимому, на это никакого внимания.

Иуда Искариот привык к тому, что его собеседники иногда не могли скрыть по отношению к нему своего брезгливого чувства. Он находил это очень глупым, но не обижался. Ему было все равно, что о нем думают люди. Сам же он считал их подлыми и на все способными.

Иуда Искариот назначил Генриху Зонненбергу день и час для свидания.

Этот час настал. Генрих Зонненберг приехал к Иуде Искариоту. В кармане сюртука Генриха Зонненберга лежали пачка писем графини Мими, и пачка бумаг, украденных ею по его просьбе из кабинета её мужа.

Подъезжая к подъеду двухэтажного белого особняка очень красивой архитектуры, где жил Иуда Искариот, Генрих Зонненберг подумал:

«Предатели живут недурно!»

Да, Искариот жил превосходно. Но описывать обстановку его палат не стоит. Все вещи были дорогие, и все было устроено с большим вкусом приглашенными для этого дела за большие деньги мастерами. Но слишком чувствовалось, что все это куплено за деньги. Ни на чем не было отпечатка живой души, того соответствия с характером хозяев и их домочадцев, которое бывает во всех настоящих жилищах человеческих, дворцах так же, как и в нищенских лачугах.

Всю душу свою Иуда Искариот носил с собою, и не расточал ее на вещи.

Был уют просторного кабинета, и сигары дымились. Мраморный Мефистофель, согнувшись в три погибели, неустанно демонстрировал свою пустынно-злобную улыбку, свои тощие ребра, и диковинные изломы своего голого дьявольски-непорочного тела.

Генрих Зонненберг подробно и ясно, со свойственным ему талантом убедительного, врывающегося в память изложения, рассказал свои обстоятельства. Был откровенен. В сущности, ему теперь нечего было терять, а выиграть он мог очень много.

Иуда Искариот выслушал внимательно. Сказал, глядя прямо в глаза Генриха Зонненберга своими противно-ясными глазами:

– Возможно, что я что-нибудь и смогу для вас сделать. Но мое правило: услуга за услугу.

Генрих Зонненберг поспешно сказал:

– Я готов.

Иуда Искариот усмехнулся отвратительно-любезно, остановил Генриха Зонненберга легким движением руки, на пальце которой переливным многоцветным блеском зыбко засмеялся крупный бриллиант, и сказал:

– Услуга за услугу, и откровенность за откровенность. Видите ли, я не даром принял исторически-известное имя взамен моего мещански-благопристойного прозвища.

Серый пепел падал с его сигары, потому что Иуда Искариот чертил её пламенеющим концом в безмолвном воздухе какой-то запутанный узор. Петли этого узора гипнотизировали Генриха Зонненберга, глаза его приковались к красному глазу сигары, и отвратительно звучный голос Иуды Искариота доносился до его слуха как будто издалека, но с беспощадною, бичующею ясностью.