Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда

Как бы в связи с их прежним разговором, Манугина сказала:

– Для ребятишек пароход – только орудие чувственной игры. Видите, Шанечка, какие маленькие голые тела, и какая громада – наш пароход, и какие он разводит волны! Человек-то, выходит, сильнее машины, сильнее волны.

– Конечно, сильнее, – уверенно сказала Шаня. – Это я по себе знаю. Я уверена, что все будет так, как я захочу.

Манугина покачала головою и, словно сама с собою споря, сказала:

– А потом приходит усталость, и воля слабеет, и уже не хочется ничего хотеть.

Пароход подходил к пристани. Ждет ли кто? Получил ли дядя Жглов письмо? Сам встретит или свою дочь пришлет, Юлию?

Пусть уж лучше одна Юлия встречает. Дяди Жглова побаивалась Шаня.

В радостной суете приезда Шаня простилась с Манугиною.

– Приходите ко мне, Шанечка, – приглашала Манугина. – Рада буду вас видеть. Научу веселому танцу.

– Спасибо, непременно, – весело говорила Шаня.

Манугина дала ей свою карточку с адресом, сказала, когда можно застать, и отошла. Уже положили сходни, встречающие смешались с приехавшими, Шанечка вытащила из кошелька багажный билетик и стояла, ошеломленная толкотнёю и шумом.

Наконец и она выбралась на пристань. Вот знакомое лицо и шляпа с розовыми цветками.

Встречала Шаню одна только Юлия, ее двоюродная сестра, девица лет двадцати пяти, очень милая, но некрасивая, косоватая, улыбчивая, немножко жеманная, полная, чем-то похожая на Шаню.

– Папа занят, – смущенно говорила она.

Уселись в двухконном фаэтоне. На переднем сиденье, в ногах у себя и у кучера на козлах разместили Шанины чемоданы и корзины. Извозчик, бойкий черноусый молодец, покатил лихо. Девушки болтали и смеялись.

Все удивляло Шаню, – мощеные, пыльные улицы, – трехэтажные каменные дома, – широкие бульвары, – красивые памятники, – подъемы и спуски улиц и набережных, – золотые маковки белых церквей, – нарядные одежды и щегольские экипажи богатых, – лохмотья нищих, – брань пьяных, – нарядные городовые в белых перчатках, – желтые вагоны трамвая, бегущие на длинном пруте под стальною нитью.

Всю дорогу Юлия болтала. Шаня слушала вполуха. Думала о своем. Все хотелось спросить о Евгении, о Хмаровых, да не решалась говорить на этой шумной улице.

Ехали недолго. На широкой улице, обсаженной каштанами, небольшой двухэтажный дом, и на нем вывеска, на которой написано крупными золотыми буквами на темно-синем поле: «Нотариус Жглов».

Дядя, как всегда, был занят в своей конторе. Он пришел не сразу, – только к обеду. Встретил Шаню очень холодно. Жаловался, что все некогда, много работы.

Он был бритый, черный. Если, случалось, он не побреет бороду, то начинал буйно вылезать лес волосьев, которые из черных быстро становились рыжими. Он был похож на свою сестру, Шанину мать, но, – странно, – прекрасные черты лица Марьи Николаевны превращались у дяди Жглова в угрюмую, безобразную образину.

После обеда Юлия шепотом жаловалась на капризы отца:

– Все не по нем. Все-то ему мешают.

Вечером Юлия спела довольно приятным голосом несколько чувствительных романсов. Шаня открыла ей свою любовь. Юлия была в восторге.

От Юлии Шаня узнала, что отец Хмарова умер в начале прошлой зимы. Оставил приличную пенсию, небольшой капитал, большие долги. Семья не хочет платить долгов. Говорят:

– Это – ростовщические долги. Они давно и с процентами заплачены. Мы вас к суду притянем за ростовщичество.

Многие боялись суда и отступались от своих денег.

– Вот, – рассказывала Юлия, – пришла к ним раз вдова прачка за стирку получить, много ей задолжали. Пришла с сынишкою, – маленький такой мальчик, пугливый. Думала разжалобить господ. Думала, – увидят мальчика, пожалеют. Ведь все знают, что ребенок-то от покойника. Ну, только вышел Евгений на кухню, мальчика увидел, на прачку ногами затопал, говорит: «Ты, – говорит, – отцу на шею вешалась».

Шаня ярко вспыхнула. Взволнованно заговорила:

– Не может быть. Евгений не стал бы так говорить. Он – благородный.

– Не знаю, так говорят, – отвечала Юлия. – За что купила, за то и продаю. Конечно, люди всегда прибавят. Ну, прачка в слезы, говорит: «Отольются, – говорит, – вам мои сиротские слезы».

Жили Хмаровы не по средствам. Пускали пыль в глаза, чтобы выдать замуж Марию и сделать хорошую партию для Евгения. У Марии уже был жених, – молодой инженер Нагольский, нахальный, фатоватый.

Ни для кого не было тайною, что Нагольский слишком беззастенчиво пользуется всяким случаем сорвать и украсть. Говорят об этом в обществе. Говорят, а иногда и возмущаются, рабочие. Были скандалы. Всплывали будто бы слишком крупные растраты.

Но мало ли что говорят! И скандалы Нагольский сбывал с рук благополучно. Он был очень ловок и знал, когда надо не жалеть денег, знал, кому и сколько дать.

Надо было Марию выдать замуж прилично. Нагольский знает, что Хмаровы не богаты, но все-таки без приданого не возьмет. Тысяч тридцать надобно ему дать и вообще не уронить себя перед ним: ведь его считают Хмаровы все же выскочкою. Когда Марии отдадут эти деньги, то Евгению останется очень мало. Поэтому искали для него богатую невесту и нашли.

Шаня ярко вспыхнула. Подумала: «Нет, никому его не отдам».

– Кто же это? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Да ты не бойся, Шанечка, – утешала Юлия, – она еще очень молоденькая, ей теперь еще и шестнадцати лет нету, и ничего значительного она из себя не представляет, особенно если с тобою рядом поставить. Евгений как только тебя увидит, так потом о ней и думать не захочет.

Юлия продолжала рассказывать. Эта невеста для Евгения была пятнадцатилетняя Катя Рябова, богатая девушка, в него влюбленная.

И Рябовы, и Хмаровы одинаково были рады этой влюбленности. Рябовы, богатые землевладельцы, вышедшие в дворяне из купцов, рассчитывали на связи Хмаровых, Хмаровы знали, что Кате будет выделено очень много денег. Решили ждать четыре года, пока Евгений кончит курс. А пока и Рябовы, и Хмаровы всячески старались закрепить любовь молодых людей: устраивали прогулки, пикники, вечера, старались почаще оставлять их наедине, в наилучшем свете выставляли достоинства того и другой, поощряли маленькие нескромности.

Варвара Кирилловна постоянно твердила, иногда некстати, что Женечка нежно поглядывает на Катю.

– Они так дружны, – любила повторять Варвара Кирилловна про Евгения и Катю, – Женечка полюбил Катю тихою, но прочною любовью.

Евгений начинает этому верить. Ведь Катя – миленькая, простодушная, розовая, – и все краснеет, что ни скажи.

А Катя – довольно испорченная девочка. Потому и краснеет. Да и братья Кати Рябовой – испорченные мальчишки.

Хмаровы знали, что Катя – глупенькая, но в их глазах это придавало ей особый шик: наивная, милая, женственная, – что может быть лучше для невесты, жены, матери!