Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда

– Только сильное, здоровое имеет право на существование. Нищета, как проказа, отвратительна.

Кошурин воскликнул:

– Пусть прокляты все неудачи, все мертвые и Сатана! Скалы же – вечные стражи.

Когда гости ушли, Варвара Кирилловна опять сделала выговор Шане за нарушение тишины в барских комнатах.

В ясный морозный день в начале зимы Шаня услышала, как Мария в гостиной говорила Варваре Кирилловне по-французски:

– Я забыла рассказать вам вчера, мама, об одной забавной встрече. Можете себе представить, мама, – на катке я встретила вчера вечером знаете кого? Нашу швею. Катается под звуки музыки.

– Не может быть! Вот эту дурочку? – с удивлением спросила Варвара Кирилловна.

И опять Шаня, и не видя, живо представила, как Варвара Кирилловна таращит в знак удивления свои тупые, злые глаза и какое у нее при этом становится глупое лицо. С жадным любопытством Шаня приготовилась слушать, что о ней будут говорить. Мария отвечала матери:

– Ну да, эту бедную девушку. Она катается очень недурно, одета, как барышня, – скромно, но очень хорошо. Если она сама на себя шьет, то ее можно будет употребить как портниху для платьев попроще, тем более, что берет она сравнительно недорого. И коньки у нее очень хорошие, и очень изящная обувь. Не понимаю, откуда она берет на все это деньги!

– Все это ей совсем не к лицу, – с негодованием, по-русски, сказала Варвара Кирилловна.

Мария продолжала по-французски:

– Она увидела меня и нисколько не смутилась. Как будто это самая обыкновенная вещь. Улыбается и кланяется, точно знакомая. Удивительно развязная особа!

– Это необходимо прекратить, – решила Варвара Кирилловна. – От этих катаний для бедной девушки один только шаг к полному падению. Если она у меня работает, я обязана позаботиться об ее нравственности.

Варвара Кирилловна с величественным видом вошла в проходную комнату. Она строго сказала:

– Лизавета, я слышала, что тебя видели вчера вечером на катке в Летнем саду. Правда ли это?

– Да, – сказала Шаня, – я иногда хожу туда кататься, в свободное время.

– Во-первых, – еще строже сказала Варвара Кирилловна, – когда с тобою говорит барыня или барышня, ты должна встать.

Шаня послушно встала. Варвара Кирилловна говорила:

– А во-вторых, я считаю это совершенно неприличным.

– Но почему же, барыня? – с удивлением, слегка усмехаясь, спросила Шаня.

Варвара Кирилловна, мгновенно пришедшая в ярость от этого вопроса и от этой улыбки, которые показались ей дерзкими, закричала:

– Изволь молчать, когда с тобою говорят! И не улыбаться! Шутить с тобою я не намерена, и я без твоих дурацких вопросов скажу тебе, что считаю нужным. Ты кто? Я тебя спрашиваю, кто ты такая? Как ты смеешь молчать, негодная, когда тебя спрашивают?

Варвара Кирилловна затопала ногами.

– Я – белошвейка, – сказала Шаня.

Варвара Кирилловна запальчиво кричала:

– Ты – белошвейка, пока ты сидишь смирно и шьешь, а когда ты по каткам хвосты треплешь, ты – негодяйка!

Шаня покраснела и начала было:

– Барыня, что вы… Варвара Кирилловна кричала:

– Молчать! Ты должна помнить, что ты – бедная девушка и тратить деньги на глупые забавы тебе не следует. А самое главное, лезть кататься туда, где катается барышня, – это с твоей стороны большая дерзость. Ты должна знать свое место и не забываться. Увидевши барышню, ты должна была немедленно уйти. На будущее время не смей ходить на этот каток. Ты слышишь, что я тебе говорю? Не смей ходить, не смей!

Варвара Кирилловна потрясала перед Шаниным лицом сжатыми кулаками, и на ее лице было такое яростное выражение, словно она собиралась поколотить Шаню.

– Вперед не буду, – сказала Шаня. – Я не знала, барыня…

Шане хотелось засмеяться. Она стояла раскрасневшаяся, потупив глаза, дергая белый полотняный поясок своего передника. Варвара Кирилловна кричала:

– Молчать! И кислой физиономии не корчить! Как руки держишь! Руки по швам держать! Стоять прямо! На полу искать нечего, – глядеть прямо на меня!

Шаня вытянулась, опустила руки, посмотрела прямо на Варвару Кирилловну. Теперь она была спокойна, и только любопытство было в ней, что еще придумает сказать эта странно-грубая, душевно распустившаяся женщина, с которой так легко соскакивала ее внешняя благовоспитанность, не основанная на твердых началах и потому столь непрочная.

Варвара Кирилловна продолжала кричать:

– Если твоя мать настолько глупа, что позволяет тебе транжирить свои гроши на катанье, так ты можешь отправляться на каток на реку, – там дешевле за вход берут и публика для тебя подходящая. И какая наглость, – какая-то ничтожная швейка, которой вся цена – грош, прямо идет туда, где господа катаются! Для чего это тебе понадобилось? Богатым молодым людям глазки делать? Думаешь своею смазливою рожею прельстить кого-нибудь? И что ты на меня уставилась своими коровьими глазищами! Не умеешь стоять почтительно, когда тебя бранят! Глаза опусти, голову наклони, вот так!

Варвара Кирилловна сердито шлепнула ладонью по сложенным на затылке Шаниным косам и потянула Шанину голову вперед и вниз. Шаня покорно склонила голову. Вид швеи Лизаветы, стоящей с опущенными руками и склоненною головою, наконец удовлетворил Варвару Кирилловну. Она сказала строго:

– Вперед чтобы этого никогда не было! А не то я позову твою мать, и тогда мы с тобою поговорим иначе. Я тебя научу знать свое место и не забываться.

Не дожидаясь ответа, Варвара Кирилловна повернулась к Шане спиною и вышла. Шаня тихонько смеялась, уткнувшись носом в платок, – не из тех, обшитых тонкими кружевцами и надушенных изысканными парижскими эссенциями, что она брала, когда шла на свидание с Евгением, а из простых полотняных, приличных бедной швее Лизавете.

Дома Шаня отводила душу болтовнёю с Юлиею. Девушки с увлечением рассказывали одна другой о своих любовных делах и опасениях. Конечно, пока дяди Жглова не было дома. При нем громкие разговоры не допускались. Да и шептаться было небезопасно, – дядя Жглов не любил, чтобы от него что-нибудь в доме держали в секрете. Ведь в доме у Жглова все должно быть строго и чинно.

Впрочем, Шаня нередко нарушала все заведенные дядею порядки. За это от дяди ей нередко доставалось. Дядя Жглов не стеснялся в проявлениях своего гнева.

Иногда, выходя утром из подъезда дядиной квартиры, Шаня вдруг почувствует на себе чей-то тяжелый взор. Нахмурясь, взглядывала она невольно в крайнее к подъезду окно дядиной конторы и видела там зеленое лицо, красные глаза и высокий воротничок молодого человека, который казался ей гнусным. Их взоры на минуту встречались, – влюбленный взор зеленолицего молодого человека и сердитый Шанин взор.