Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда

– Поэтому и надо от нее отделаться, – решила Софья Яковлевна. – И как можно скорее.

– И, наконец, мне ее жаль, – говорил Евгений, рисуясь своими благородными чувствами. – Я ее не люблю, но все-таки она оказала мне кое-какие услуги. И она мне ничего не стоит. Это что-нибудь да значит. А жениться теперь на Кате все же неудобно, – надо подождать до конца курса.

– Да, это условие Рябовых, – сказала Варвара Кирилловна.

– А ведь не могу же я жить монахом!

Для этих людей эти гнусные слова были неопровержимым аргументом.

Евгений в Крутогорске очень усердно ухаживал за Катею Рябо-вою. Катя была от этого на седьмом небе. Приятелям своим здешним Евгений говорил:

– Шанька губит мою жизнь. Она – роковая женщина. Я ее любил безумно. Но она невозможна как жена. Не знаю, как от нее отделаться. Она способна убить. Я не боюсь смерти, но жить под постоянною угрозою невыносимо.

И он принимался перечислять Шанины пороки, видимо, с большим удовольствием: ревнует, сама изменяет, психопатка, несколько раз хотела его убить, делала на него политические доносы, неприлично себя ведет. Евгений уверял, что Шаня невоспитана, необразована, глупа.

– Что же вас привязывает к ней? – спрашивали его. Он делал значительное лицо и говорил:

– Роковое сцепление обстоятельств.

О своих чувствах он рассказывал плоским жаргоном бульварных романов.

Шаня в Крутогорске жила у дяди Жглова. Ее мать тоже приехала в Крутогорск.

Дяде Жглову и Юлии, – которая уже была замужем за своим провизором, – Шаня говорила, что скоро ее свадьба. Но вяло и скучно говорила она это, сама ничему не веря.

А с матерью останется одна, – и жалуется матери на свою судьбу. Тихонько говорит, как причитает. Плачет.

Марья Николаевна говорила ей:

– Такая уж наша судьба. Вот и меня отец твой бросил, – а было времечко, на руках носил.

– Ну, что тужить! – скажет Шаня притворно-бодро. – Еще попируем.

Но больно сердце гложет тоска о том, что вся жизнерадостность ее погублена. И на лице Шанином – смертная бледность, и в глазах – задумчивость. А Шанино бледное лицо прекрасно, – ужасная и восхитительная красота!

Хмаровы, по совету Аполлинария Григорьевича, нашли для Шани жениха. Это был пошлый красавец, мелкий чиновничек из мещанской здешней семьи, Василий Егорович Огаркин. У его матери был маленький дом на той улице, где Шаня жила, когда ушла от дяди. И еще в тот год Огаркины познакомились с Шанею. И еще тогда молодой Василий Огаркин заглядывался на Шаню и старался, как умел, оказывать ей добрососедские услуги.

Теперь Василий Огаркин легко согласился быть женихом Шани, хотя и поторговался с Аполлинарием Григорьевичем, почтительно, однако твердо. Нагольский обещал Огаркину протекцию и выгодное место, если он женится на Шане. И Аполлинарий Григорьевич уверял Огаркина:

– Шаня влюблена в вас. Только скромничает. Да и стыдится. Другого раньше любила. А вы ее простите. Только уж вы меня не выдавайте.

Самодовольно ломаясь, Огаркин говорил:

– Что же, простить, – это мы с полным нашим удовольствием. Я тоже могу понимать. Особенно ежели будет соответственно дано.

– Приданое будет, как условлено, не беспокойтесь, – сказал Аполлинарий Григорьевич.

– Я Александру Степановну давно знаю, – говорил Огаркин, – и очень даже люблю. Я готов к сумасшедшим услугам, но у меня также есть своя честь, и, кроме того, получая маленькое жалованье, вы сами понимаете.

Огаркин и мать сидели в кухне у обеденного стола и разговаривали полушепотом.

– Протекция, это раз, – говорила Огаркина. – Второе – деньги. Опять же красавица. И бывалая, – принять гостей и все такое. Так дом поставит, что нам все завидовать будут.

– Одна только неприятность, что невеста с изъянцем, – сказал Огаркин.

– А ты, Васенька, на это не смотри, – отвечала мать. – Оттого она еще покорнее станет. Как только она нос поднимет, так ты ей и напомни, – я, мол, твой грех венцом покрыл, так ты это помни. Такую, скажи, не всякий тоже возьмет, так ты, скажи, мужа почитать должна.

– Конечно, – говорил Огаркин, – мне надо же наконец жениться, ну да здесь большую роль также и физия играет.

– Да уж парочка вас будет, что и говорить! – сказала мать.

– Только еще и то мне, маменька, не нравится, что ее Шанею кличут, – сказал Огаркин. – Как-то по-мужицки, на грубый фасон.

– А ты, Васенька, – говорила ему мать, – зови ее по-благородному, Сашет или Александрии.

– Нет, – спорил Огаркин, – Александрии – очень длинно, а Сашет – точно мужчина. Лучше я буду ее звать Шурочка или Шуре-ночка.

– Для домашнего обихода это хорошо, – согласилась Огаркина, – а при людях, если не хочешь Сашет, говори ей Сашенька.

И вот Огаркин начал ухаживать за Шанею. Он приходил в дом Жглова каждый день. Жглов смотрел на него сурово и спрашивал Шаню:

– Чего это к тебе эта корявая облизуля повадилась шлендать?

– Не знаю, дядя, – говорила Шаня. – Я его давно знаю, еще когда на Сусальной жила. Он тогда совсем был мальчишка, меня в лес провожал, услужливый был паренек.

– По лицу дурак, – решил Жглов.

– Да, незамысловатый, – согласилась Шаня.

Огаркину надобно было торопиться, чтобы успеть очаровать своими прелестями Шаню, пока еще она не собралась ехать в Петербург за Евгением.

Пока Шаня еще не знала о замыслах Огаркина, он ей был забавен и развлекал ее своими разговорами и воспоминаниями о милых для Шани днях. Шаня была с Огаркин ым слегка ласкова, слегка насмешлива.

Огаркин все более влюблялся в Шаню и становился храбрее. Любезности его становились навязчивыми. И тогда он стал ей противен. Шаня довольно жестоко издевалась над Огаркиным, высмеивала его ухаживания, его слова и мнения.

Однажды вечером мать Огаркина пришла к Шане. Болтовня глупой старухи утомляла Шаню, и Шаня слушала ее довольно невнимательно. Не хотелось Шане долго сидеть с этою неприятною женщиною. Но Огаркина напрашивалась на угощение. Пришлось накормить ее ужином.

Выпив стаканчика два красного вина, старуха раскраснелась, расхрабрилась и принялась сватать Шане своего сына. Говорила с Шанею ласково, нагло и противно. Шаня послушала ее и вдруг принялась хохотать.

– Что же это вы так развеселились, Александра Степановна? – сердито спросила Огаркина.

– Вы меня извините, – сказала Шаня, – я думала, вы шутите. Мы с вашим сыном и знакомы-то мало, и у меня с ним ничего общего нет, никаких интересов общих.

– Что же это, вы, значит, отказываетесь? – с удивлением спрашивала Огаркина. – Тогда и приваживать молодого человека нечего было.

– Бог с вами, что вы говорите! – возразила Шаня. – Кто же его приваживал?

Огаркина, язвительно поджимая губы, говорила:

– Вам бы, милая, ценить надо. Ведь мой сын все венцом прикрыть соглашается и напоминать не стал бы, – мы – люди благородные.