М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Пока я перебью сердитую рѣчь генерала и попрошу его слушать, что далѣе я придумала. Я завтра же ѣду къ сестрѣ,- она гувернанткой въ деревнѣ у Тулубьевыхъ, отъ города пятнадцать верстъ. Вернусь я вмѣстѣ съ сестрой на первый день и остановимся въ гостиницѣ. Затѣмъ я объявлю генералу, — не моему нетерпѣливому генералу, — что больше я не гувернантка, что открываю свой собственный пансіонъ, что у сестры и у меня есть на это деньги, что я уже ищу квартиру для пансіона, и т. д., и т. д.

— А что же далѣе? — спросилъ онъ опять улыбнувшись.

— Что далѣе?… Нетерпѣливый генералъ можетъ быть на второй день у насъ съ визитомъ и я его познакомлю съ моей сестрой; она премилая старая дѣва, — все такъ же весело и шаля, продолжала она.

— Я могу быть съ визитомъ въ первый день, — серьезно сказалъ онъ.

— Ну, а я васъ прошу на второй день, на вечерній чай, — да?

— И вы?…

— Я буду вашей, — серьезно сказала она и спрятала лицо на его груди. Она начала чувствовать маленькій ознобъ…

— Дорогая, милая, умная, красавица! — цѣлуя ея руки, цѣлуя ея лицо, говорилъ онъ и голосъ его дрожалъ, въ немъ слышалась даже хрипота.

— Теперь я должна сказать, за что я буду ваша, — начала она немного погодя серьезнымъ голосомъ, быстро принявъ голову съ его груди и чуть-чуть отодвигаясь отъ него. — Любовница — не жена, она должна быть осторожна, — правда, генералъ? Я отдаю вамъ все… Я отдаю вамъ мою первую и послѣднюю любовь… Съ чему тогда любовь, когда вы бросите меня?… Кто обратитъ вниманіе на любовь брошенной любовницы? — голосъ ея былъ серьезенъ, голова опущена, руки, какъ мертвыя, висѣли въ его рукахъ и капли слезъ изъ ея глазъ падали ему на руки.

— Клянусь Христомъ, я люблю тебя!.. Я не брошу тебя! — вскрикнулъ онъ. Онъ былъ весь въ огнѣ; его руки то судорожно жали ея руки, то нервно вздрагивали, и онъ слегка тянулъ ее къ себѣ.

Она молчала, сидѣла съ опущенною головой и не чувствовала его осторожнаго потягиванія.

— Говори, говори! Я сдѣлаю все, что можетъ успокоить тебя! — вскрикнулъ нетерпѣливо онъ.

— Вы привезете мнѣ на второй день билетъ московскаго банка на двадцать тысячъ, — сказала она медленно, растягивая слова и продолжая сидѣть съ опущенною головой.

Онъ хотѣлъ выпустить ея руки, но, какъ бы испугавшись подобной мысли, сейчасъ же еще крѣпче сжалъ ихъ.

— Билетъ на мое имя, — продолжала она все такъ же, — и двѣ тысячи денегъ на устройство пансіона… Я буду твоей рабой тогда! — горячо сказала она и вдругъ приняла головой къ его груди, обняла его, прижала къ себѣ и какъ бы замерла въ такомъ положеніи.

— Все будетъ, какъ ты желаешь, моя дорогая! — прижимая ее къ себѣ, сказалъ онъ.

— Милый мой! Ты успокоишь меня… да? — ласково, тихо и нѣжно говорила она, играя его усами. — Я не боюсь насмѣшекъ, двусмысленныхъ взглядовъ… Я съумѣю любить и не компрометировать тебя. Я по цѣлымъ днямъ буду работать въ пансіонѣ, а ночью буду поджидать своего Льва… Мой Левъ, мой деспотъ… Ты мой властелинъ… да?… А я — твоя раба, да?… Да, мой гордый левъ?…

Онъ страшно жалъ ее. Она слышала сильное біеніе его сердца, но не сопротивлялась, а продолжала нѣжно ласкать его.

— Слуша-ай! — крикнулъ часовой у губернскаго казначейства и его протяжное „ай“ долго неслось по городскому саду.

Она страстно поцѣловала его, быстро вскочила и громко крикнувъ: до свиданья! — убѣжала отъ него. Она шла скорою походкой и была вполнѣ довольна и счастлива. Сердце ея такъ сильно жаждало любви, дружбы, участія, а головка жаждала богатства. Теперь она нашла и то и другое, — какъ же не быть ей счастливой и довольной?… И счастье, и довольство играли на ея лицѣ, покрытомъ румянцемъ, въ ея глазахъ, свѣтящихся, даже при полной лунѣ, какъ самыя яркія звѣзды, въ ея быстрой, но не спѣшной, походкѣ, въ бойкомъ размахиваніи руками и въ шаловливомъ поворачиваніи головки направо и налѣво.

— Подайте, таточку, мамочку, бѣдной, несчастной сироткѣ копѣечку на калачикъ, — пристала къ ней дѣвочка-оборванецъ на углу главной улицы.

— Теперь ночь, тебѣ пора спать идти, — ласково сказала Ирина Андреевна дѣвочкѣ-оборванцу.

— Мамка бить будетъ. Подайте, мамочку, таточку…

— За что же она тебя бить будетъ?

— Грошиковъ мало принесу. Подайте, мамочку…

Ирина Андреевна дала ей все, что было у ней въ карманѣ. Дѣвочка-оборванецъ начала было тянуть жалостную благодарность, но, увидя съ десятокъ серебряныхъ монетъ въ своей худой и грязной ручонкѣ, торопливо сжала деньги въ кулачокъ и боязливо смотрѣла на щедрую барыню.

— Я не отниму, — улыбаясь сказала Ирина Андреевна. — Теперь ступай спать, моя бѣдненькая дѣвочка. Прощай! — она обняла дѣвочку и поцѣловала ее въ лобъ. — „Какая она несчастная, — думала она, идя отъ дѣвочки. — Я непремѣнно возьму ее къ себѣ и сдѣлаю изъ нея человѣка“.

А губернаторъ, медленно идя къ своему дому, когда свѣжесть ночи охладила его, думалъ: „Двадцать двѣ тысячи!.. Погорячился… Цѣлый громадный капиталъ!.. Стоитъ ли она такихъ денегъ? — И онъ видитъ ее, она сидитъ рядомъ съ нимъ, ласкаетъ его, улыбается, смотритъ на него своими бархатными глазами, говоритъ ему такъ искренно, нѣжно… Она мочитъ его руки слезами… — Нѣтъ, она стоитъ! — громко сказалъ онъ. — Да и для чего же жить? — думалъ онъ далѣе. — Трудись, работай, имѣй цѣли для блестящаго будущаго, стремись въ гору, а въ настоящемъ — скука, дѣла и брюзга-жена… Нѣтъ, слѣдуетъ понѣжить себя… Что Маша? — Проста, глупа, только-что бѣленькая, чистенькая, пухленькая, жена губернскаго архитектора. А тутъ — огонь, страсть и умъ. Главное, что при дивной красотѣ — и умъ!.. Какъ ловко придумала — пансіонъ!.. Нѣтъ, она стоитъ двадцати двухъ тысячъ. Завтра телеграфирую въ Москву о переводѣ… Нѣтъ, догадаются… Придется командировать… Кого бы?… Мишуткина, больше некого“, — рѣшилъ губернаторъ, входя въ свой кабинетъ.

Прошла недѣля, какъ Могутовъ живетъ въ нумерахъ полковницы Песковой. Время шло для него весьма однообразно: онъ по цѣлымъ днямъ и далеко за полночь просиживалъ надъ чертежами, смѣтами и разсчетами будущей подицеймейстерской усадьбы. Переѣхавшій, также сильно занятый, по порученію Воронова, какъ секретаря статистическаго комитета, составленіемъ свѣдѣній «о сравнительномъ развитіи грамотности въ Европѣ и въ Россіи въ настоящее время и о развитіи оной въ главныхъ европейскихъ государствахъ, во время глубокихъ переворотовъ въ политической жизни этихъ государствъ», — приходилъ къ Могутову только вечерами и только за тѣмъ, чтобы звать его пройтись часъ-другой по городскому саду или по окрестностямъ города. Во время прогулокъ пріятели, обыкновенно, вели самую спокойную рѣчь о своихъ работахъ, и только одинъ разъ разговоръ между ними принялъ было другое направленіе, благодаря «поразительнѣйшей и интереснѣйшей вещи», открытой случайно Переѣхавшимъ.