М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

О чемъ молилась она?… Ласково, кротко, съ божественною любовью смотрѣлъ на нее ликъ Богородицы. Казалось, что слышитъ Она молитву дѣвушки и исполнитъ ее. И дѣвушка поняла это. Ей стало легко, — миръ, безмятежный миръ и покой наполнили ее, и она, какъ бы въ благодарность, складываетъ правую руку для креста, крестится и кладетъ три тихихъ, медленныхъ поклона…

Ирина Андреевна Тотемкина, на третій день праздниковъ, въ восемь часовъ вечера сидѣла одна на диванѣ въ самомъ лучшемъ нумерѣ одной изъ самыхъ лучшихъ гостиницъ города. Нумер былъ въ три окна, выходящими на улицу. На окнахъ были опущены до самаго низу сторы изъ темной матеріи, ихъ тяжелые складки отчетливо и красиво виднѣлись изъ-за бѣлыхъ кисейныхъ занавѣсей. Мебель была мягкая. Передъ диваномъ стоялъ столъ застланный чистой, бѣлою скатертью, а на немъ шумѣлъ блестящій самоваръ, около котораго стоялъ ясный, весь стеклянный чайный сервизъ, такъ что даже металлическій чайникъ и серебряныя ложечки казались стеклянными, отъ вокругъ разставленаго стекла. Въ глубинѣ номера легкія ширмы, обтянутыя голубой шелковой матеріей, отдѣляли спальное отдѣленіе, отраженіе котораго въ большомъ, въ золотой оправѣ зеркалѣ казалось потонувшемъ въ нѣжной синевѣ далекой лазури. На столѣ горѣло всего двѣ свѣчи, но въ большомъ нумерѣ если и не было свѣтло, то все-таки было очень ясно, такъ какъ свѣтъ отражался отъ многаго: и отъ самовара съ стеклянною сервировкой, и отъ зеркала съ золотой оправой, и отъ свѣтлыхъ обоевъ съ золотымъ бордюромъ вверху, и отъ небольшаго серебрянаго образка въ переднемъ углу, и отъ темно-блестящихъ листьевъ трехъ большихъ фикусовъ, стоявшихъ у оконъ, и отъ полированныхъ спинокъ креселъ и дивана, и даже отъ самой Ирины Андреевны и ея костюма. Казалось, свѣтъ тонулъ и потомъ выходилъ лѣниво и слабо изъ ея, убранной кружевами, бѣлой, легкой, шерстяной блузы, ярко игралъ и шалилъ въ миніатюрныхъ брилліантахъ серегъ и въ золотѣ браслетъ на ея рукахъ, превращалъ въ розовую маленькую звѣздочку изумрудный камушекъ перстня на одномъ изъ пальцевъ и совершенно пропадалъ въ ея распущенныхъ, густыхъ и длинныхъ, темныхъ волосахъ, которые, какъ нѣжная волна тьмы, окружали овалъ ея прекраснаго лица. Она сидѣла облокотясь на ручку дивана, склонивъ голову на кисть руки и слегка откинувшись на спинку дивана. Она была при этой обстановкѣ, въ этомъ костюмѣ и въ этой позѣ восхитительно-хороша. Большіе темные глаза ея ярко горѣли и искрились счастьемъ, довольствомъ, умомъ, страстью, стыдливостью, кокетствомъ, шалостью и всѣмъ тѣмъ, чѣмъ только могутъ сверкать и искриться глаза молодой красавицы, когда всѣ чувства и мысли, какія только могутъ рождаться въ ея головѣ, въ ея сердцѣ и душѣ, вдругъ всѣ вмѣстѣ, съ одинаковою силой, закружатся въ ея головѣ, застучатъ въ ея сердцѣ, замелькаютъ въ глазахъ, зажужжатъ въ ушахъ и завладѣютъ всею красавицей. А она, съ улыбкой на лицѣ, съ чуть-чуть сдвинутыми черными бровями, съ ямочками на рдѣющихъ румянцемъ щекахъ, съ увеличеннымъ желобкомъ посрединѣ красивой и слегка приподнятой верхней губки, — она, подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ чувствъ и мыслей, сидитъ спокойно, безъ малѣйшаго движенія, какъ нарисованная, и только румянецъ щекъ, да движеніе округленной молодой груди указываютъ на біеніе ея сердца, да глаза свѣтятъ и искрятся счастьемъ, довольствомъ, умомъ, страстью, стыдливостью, кокетствомъ, шалостью и всѣмъ тѣмъ, чѣмъ только могутъ свѣтиться и искриться глаза красавицы… А самоваръ тихо, мягко, ровно шумѣлъ, какъ старушка-няня, когда ея питомица, радость и утѣха, окруженная и затуманенная всѣмъ вихремъ и блескомъ сказочной фантазіи, сидитъ уже не слушая няню, а няня продолжаетъ говорить монотоннымъ голосомъ окончаніе сказки; «ну, и стали они жить, да поживать, хлѣбъ наживать, бѣдныхъ людей не обижать, нищенкамъ милостыню подавать, да меня, старуху, въ нянюшки звать».

Отчего же была въ такомъ сказочномъ состояніи Ирина Андреевна? — Оттого, что то, что казалось ей сперва гадкимъ, грѣшнымъ, обиднымъ для чести, опаснымъ по послѣдствіямъ, смѣшнымъ, достойнымъ презрѣнія въ глазахъ свѣта, — это теперь, въ дѣйствительности, являлось ей въ образѣ прекраснаго, умнаго, смѣлаго и вліятельнаго мужчины, полнаго если и не ангельскою, то во всякомъ случаѣ и не грѣшною любовью къ ней, при которой она можетъ сохранить безъ замѣтнаго пятна для всѣхъ свою честь, скрыть отъ всѣхъ послѣдствія, и прекрасной, солидной, умной обстановкой, — обстановкой хорошаго пансіона для благородныхъ дѣвицъ, — зажать крѣпко-на-крѣпко ротъ всѣмъ, кому только осмѣлится придти въ голову скверная мысль о ней; оттого, что, при всемъ этомъ, она была уже обладательницей двадцати тысячъ, которыя дадутъ ей въ будущемъ любящаго ее супруга, милыхъ дѣтей, уютную семейную обстановку, — все то, что никогда не можетъ не привлекать и не рисоваться для женщины, какъ земля обѣтованная, какъ земной рай: оттого, что она, сохраняя еще свою невинность, не испытавъ еще страха подчиненія, не доказавъ еще ему своей любви, не имѣя еще права на требованія и просьбы къ нему, она уже получила отъ него все, что только желала. Онъ былъ такъ добръ, любезенъ, довѣрчивъ, что на третій день, въ полдень, спустя пять часовъ послѣ ихъ пріѣзда въ нумеръ гостиницы, заранѣе для нихъ приготовленный, — пріѣхалъ къ ней съ визитомъ въ полной парадной формѣ и вручилъ ей, какъ простой пасхальный подарокъ, билетъ на ея имя въ двадцать тысячъ рублей, легкія брилліантовыя серьги, массивные золотые браслеты и маленькое колечко съ розовымъ, какъ ямочка на щекахъ красавицы, изумруднымъ камушкомъ; онъ былъ такъ добръ, любезенъ и внимателенъ, что поручилъ полицеймейстеру найти квартиру для ея пансіона, задать вывѣску для него и даже позаботиться о пріисканіи для пансіона благородныхъ дѣвочекъ изъ вполнѣ хорошихъ семействъ. Онъ былъ такъ добръ, любезенъ и вѣжливъ, что не позволилъ себѣ ни однимъ двусмысленнымъ словомъ, ни однимъ нескромнымъ жестомъ напомнить ей о своей любви, о ея словѣ, о ея обѣщаніи, — онъ велъ себя только какъ джентльменъ; онъ былъ въ добръ, любезенъ и довѣрчивъ, что даже не сказалъ, придетъ ли онъ сегодня вечеромъ, какъ она позволила ему еще тогда, въ городскомъ саду… Но она знаетъ, что онъ помнитъ объ этомъ, что онъ пріѣдетъ, — и она, какъ красавица волшебной сказки, сидитъ и ждетъ его, какъ небо ждетъ души праведника, души подверженной искушеніямъ всѣхъ адскихъ силъ, но устоявшей противъ всѣхъ адскихъ ковъ.

Въ дверяхъ раздался легкій стукъ. Она невольно вздрогнула, дрожь невольно пробѣжала по всему ея тѣлу и мысль о грѣхѣ здѣсь и тамъ, какъ молнія, мелькнула въ ея головѣ.

— Войдите, — громко сказала она, какъ бы желая звукомъ своего голоса отогнать далеко прочь мелькнувшую въ ея головкѣ мысль о грѣхѣ здѣсь и тамъ.