М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

Утро воскреснаго дня. Гимназисты-пансіонеры стоятъ по росту въ рядъ въ рекреаціонной залѣ и по ней порывисто ходитъ высокій, худой, во фракѣ и съ книгою въ рукахъ директоръ гимназіи и объясняетъ, по заведенному имъ обычаю, евангеліе, которое будетъ читаться къ обѣднѣ.

Директоръ сперва, какъ бы весь погруженный въ текстъ евангелія, прочелъ его мелодично, слащаво, потомъ дѣлаетъ въ нему комментаріи и объясненія, причемъ онъ еще болѣе ускоряетъ шаги, голосъ его переходить въ крикливый, изо-рта брызжутъ слюнные фонтаны.

— Не десять-ли очищешеся, а девять гдѣ? Какъ не пришли они воздать хвалу Богу? Только одинъ иноплеменникъ пришелъ! Я васъ спрашиваю, гдѣ же девять? гдѣ же остальные девять? и директоръ подбѣгаетъ къ одному изъ гимназистовъ, хватаетъ его за пуговицу сюртука и еще визгливѣе спрашиваетъ: гдѣ же девять? Я тебя, Ярмаркинъ, спрашиваю: какъ они осмѣлились не пасть ницъ передъ Христомъ?

Къ это время въ залу вошелъ въ полной генеральской формѣ, высокій, статный, пожилой мужчина. Онъ остановился при входѣ въ залу и, скрестивъ руки на груди и смотря внизъ, простоялъ неподвижно все время, пока директоръ не окончилъ объясненія евангелія.

— Какъ они не пали, не только не оросили Его ногъ слезами, но не сказали Христу даже спасибо, даже совсѣмъ не пришли во Христу! О, какъ окаменѣли въ нихъ души! Какое черствое, неблагодарное сердце у нихъ! Какъ черства, грязна, отвратительна, какъ та зараза, отъ которой ихъ исцѣлилъ Христосъ, была ихъ совѣсть, если они не обратили вниманія на Его святое лице, не пришли пасть къ Его ногамъ!.. Дѣти мои! старайтесь, просите Бога, чтобы ваши души не сдѣлались такими черствыми, грубыми, какъ у этихъ неблагодарныхъ девяти, исцѣленныхъ Христомъ. Старайтесь помнить добро, которое дѣлаютъ для васъ ваши наставники, ваши учители, ваше начальство. Благодарите, благодарите крѣпко ихъ! Какъ Христу пріятно было видѣть даже иноплеменника, возвратившагося жъ нему съ благодарностью; такъ и вашимъ начальникамъ пріятно видѣть мягкость вашихъ душъ, полныхъ благодарности къ нимъ, услужливыхъ для нихъ, а не черствыхъ, грубыхъ, неблагодарныхъ, какъ эти девять прокаженныхъ, очищенныхъ Христомъ.

На этомъ окончилось объясненіе евангелія. Оно было сухо, какъ сухъ былъ видъ у директора; ученики не уловляли смысла словъ его, а слѣдили глазами за расходившеюся, высокою, худою, съ блуждающимъ взоромъ, съ пѣною у рта, цаплеобразною фигурою директора.

Директоръ окончилъ объясненіе въ концѣ залы, и, какъ будто теперь только замѣтя генерала, торопливо направился къ нему. Генералъ гордо поднялъ свою большую, гладко остриженную, сѣдую голову и крупными шагами вышелъ на средину залы.

— Къ тому, что говорилъ вамъ, дѣти, вашъ директоръ, началъ генералъ громкимъ, самоувѣреннымъ голосомъ, — я позволю себѣ прибавить, что не внѣшней благодарности и не словеснаго выраженія чувствъ хотѣлъ Христосъ. Онъ говорилъ: «что мнѣ глаголиши: Господи, Господи, и не твориши еже азъ глаголю». Нужно, дѣти, быть благодарными, но выражайте вашу благодарность поступками вашими, работою, любовью къ людямъ, желаніемъ помогать ближнимъ…. Словесную же благодарность проявляйте на столько, на сколько это необходимо, чтобы, на первыхъ порахъ, не сочли васъ за неблагодарныхъ, и, не зная вашей души, не отстранились отъ васъ. Этого хотѣлъ Христосъ и этого желаетъ вамъ новый вашъ попечитель учебнаго округа, сегодня пріѣхавшій къ вамъ съ визитомъ.

Генералъ поклонился гимназистамъ и потомъ подалъ руку стоящему передъ нимъ директору.

Во второе, тоже неожиданное посѣщеніе, попечитель приказалъ гимназистамъ надѣть ихъ парадную форму, — и на пятидесяти гимназистахъ не оказалось формы. Явившись утромъ въ классъ, попечитель не засталъ въ немъ учителя, и, прождавъ четверть часа, когда явился учитель, строго сказалъ: «вамъ нужно помнить, что не ученики для васъ, а вы для учениковъ». Въ четвертый разъ попечитель просидѣлъ почти цѣлый урокъ физики. Учитель, полякъ, съ орлиной физіономіей, читалъ однѣ легонькіе, мелкіе общеинтересные фактики изъ физики, рѣдко спрашивалъ учениковъ, слѣдилъ не за отвѣтомъ ихъ, а, главное, за тѣмъ, чтобы подтрунить надъ неудачною фразою ученика, — и потому самъ забылъ предметъ, если только зналъ его прежде. Онъ началъ сперва вызывать учениковъ въ отвѣту; но ученики, частью отъ робости, частью вслѣдствіе непривычки, — учитель очень рѣдко спрашивалъ ихъ, — путались и ясно обнаруживали свое полное незнаніе предмета. Тогда учитель, понадѣясь на свою память, на свою сообразительность, — смѣлость города беретъ, — захотѣлъ щегольнуть собою, собою загладить незнаніе учениковъ. Онъ бойко началъ излагать законы преломленія свѣта, при прохожденіи чрезъ трехгранную стеклянную призму, ловко начертилъ призму, провелъ падающій лучъ, пропустилъ его чрезъ призму, вывелъ за призму и… спутался и сбился, когда приступилъ къ выводу формулы, математическаго выраженія для луча, проходящаго чрезъ трехгранную призму.

— Тутъ что-то не то? Но мы сейчасъ поправимъ, говорилъ онъ сиплымъ голосомъ. — Ошибка навѣрное здѣсь… я пропустилъ гдѣ нибудь ш… Окончательная формула должна быть… должна быть г…. Вотъ если мы…

Попечитель молча вышелъ изъ класса, а учитель-полякъ энергично бросилъ мѣлъ и еще болѣе энергично обтиралъ испачканные мѣломъ пальцы объ полы сюртука. И этотъ изящный, всегда щегольски одѣтый, имѣющій наиболѣе человѣческую внѣшность, учитель былъ, навѣрное, первый разъ во всю свою учительскую жизнь сконфуженъ незнаніемъ предмета и имѣлъ на себѣ сюртукъ, испачканный мѣломъ.

Въ гимназіи начались перемѣны. Сперва уѣхалъ въ Петербургъ директоръ, этотъ извѣстный педагогъ, который, наполнялъ тогдашніе педагогическіе журналы статьями, проникнутыми безжизненнымъ, формальнымъ гуманизмомъ, полныя сладкихъ фразъ и словъ — но, въ концѣ концовъ, оканчивающимися выводомъ «о необходимости введенія кодекса нравственности для учениковъ», т. е. книжки для каждаго ученика, въ которой прописаны были бы всѣ грѣхи, могущіе быть сдѣланными ученикомъ, противъ грѣховъ было бы бѣлое мѣсто для записи, при какихъ обстоятельствахъ сдѣланъ грѣхъ, и далѣе, тоже напротивъ грѣховъ, прописаны были бы наказанія, которыми искуплялись грѣхи. Вскорѣ за отъѣздомъ директора, инспекторъ, этотъ палачъ гимназистовъ, этотъ Терзаевъ, какъ его звали ученики — былъ уволенъ и уѣхалъ тоже въ Петербургъ. Въ гимназіи повѣяло чѣмъ-то новымъ, свѣжимъ, бодрящимъ, увлекательнымъ, какъ и въ русской жизни вообще. Это было начало, дошедшее и до дальняго юга, того движенія, которое обхватило русское общество вскорѣ послѣ неудачной крымской войны, послѣ вступленія на престолъ нынѣ благополучно царствующаго Царя-Освободителя, и когда слухи объ освобожденіи крестьянъ начали упорно распространяться.