Михаил Пришвин - Цвет и крест

– Так вы не жиды?

Интересовался я тогда стариной, покупал книги, рукописи, приглядывался к древним иконам. Однажды иду я так, все разглядывая, по базару и вижу издали, моя знакомая старьевщица сидит не в обычной бронзовой позе, а вертится вокруг себя, как кубарь, и кричит. Оказалось, у бабушки кто-то стянул кошелек с копейками. Когда я подошел, она еще не успокоилась, но любопытные все уже разошлись, жаловаться было некому больше, старушка, все еще сердитая, обернулась к старой иконе и упрекает Николая Угодника, что проглядел и дал старуху в обиду.

Икона была темная, закоптелая, изъеденная тараканами, но из-под копоти выглядывали священные черты византийского письма. Я стал торговать у старушки Николу Угодника, и она мне очень дешево его уступила, должно быть, за то, что Николай Угодник ее кошелек проглядел. Вот эту-то икону я повесил в красном углу, зажег лампадку, и стало у меня хорошо: икона эта, Никола Угодник, любимая русскими купцами, соединила меня со всей моей родней купеческой.

И вот, когда я повесил икону и зажег лампаду, и прошли первые минуты радостного, детского, светлого настроения, чувствую странный запах не то гиацинтов, не то покойника – гиацинты пахнут покойником, – исходит из того угла, где висит Николай Угодник. Я подумал, это от воображения: сначала вспомнилось при свете лампады детство, а потом и разные покойники. Пробовал я силой воли вернуть себя к радостному чувству – нет! Запах трупный до того становится сильным, что даже в ноздрях щекочет, и особенно ясно и сильно пахнет, когда я начинаю ходить из угла в угол: пахнет сильнее там, где висит Никола Угодник, меньше возле форточки; каждый раз, как я подхожу к иконе, меня обдает волной трупного запаха, и жутко вспоминается народное поверье, что икона, внесенная в дом, как святая и чистая, открывает спрятанные трупы и всякую нечисть. Жутко стало, и уснул я в эту ночь, как в детстве, с головой под одеялом, и снилось мне, что я – «жид» и меня обвиняют в ритуальном убийстве, и уста мои немы…

Утром, особенно когда я открыл форточку, сомнений больше никаких не осталось в нормальности моих чувств: в комнате пахнет действительно трупом, и мои домашние тоже чувствуют запах, и Маша, прислуга, чувствует, и опять нам повторяет свой рассказ о приятельнице Даше, как ее хотели жиды в стену замуравить.

– Кто знает, – говорит она, – может быть, и тут что-нибудь есть.

Посмотрела на икону и совсем уверилась, это Никола Угодник открыл, в флигеле не было иконы, а вот, как внесли, так и запахло.

Хозяйка нашего флигеля, тоже суеверная женщина, как вошла и понюхала, так вся и побелела, видимо, колебалась между страхами: религиозным, полицейским и хозяйственным. Конечно, и она слышит запах и верит, что икона может труп открыть, но ведь если подумать, что явится полиция – страх полицейский! и если будут ломать полы – страх хозяйственный…

– Чувствуете? – спрашиваю.

– Мой нос не чувствует, – отвечает бледная хозяйка.

И квартира остается так и стоит весь день, а ночью закрываем мы эту комнату наглухо и ночь плохо спим. В первый раз в жизни я задумываюсь серьезно о легенде распятого Христа еврейским народом. Я задумался над этим в первый раз, оттого что с детства понимал это просто: «Христос всех любил, а разные толстые фарисеи за это его ненавидели, с фарисеями другие ничего не понимающие люди, все, ничего не понимая, распяли его». Никогда мне в детстве не приходило в голову переносить тех евреев на этих: на часовых дел мастера, портного, зубного врача. Теперь же, когда я сам попал в «жиды», вдруг открывается весь ужас этого и вся бездна этого страшного преступления пользоваться св. Писанием для погрома…

Мы открыли утром дверь, невыносимый, ужасающий запах вырвался из закрытой комнаты и наполнил всю квартиру, мгновенно пропитал одежду, белье, воду в рукомойнике, чай, булки – все пахло трупом. Опять я приглашаю хозяйку.

– Слышите?

– Верю!

– Нет, сами-то чувствуете?

– Чувствую.

И глаз не спускает с Николая Угодника. Теперь она соглашается поднять пол, но только своими средствами, не заявляя полиции – нет ничего больше у домовладелицы страха полицейского!

Начинают ломать полы, а по Сборной улице из домика в домик слух бежит, как запах подпольный.

– Жиды в стену младенца замуровали.

Оторванный от занятий, хожу я из угла в угол, прислушиваясь к ударам топора наверху. Маше-болтушке раздолье теперь: врывается прямо без спроса с улицы и вносит с собой эти темные уличные слухи и тут же сама их развивает. Воображение и нервы мои расстраиваются, и в голову приходит: что если правда труп младенца?

– Кто раньше тут жил?

– Женщина одинокая.

Возможно! А я жид… я жид, потому что время такое, правосудие далеко, расправа короткая, и унизительно для меня погромщикам показывать свои бумаги…

Время было такое!

– Стук, стук! – наверху.

И этот черный, изъеденный тараканами Николай Угодник, и запах одуряющий; не заглушает даже табак. Жутко…

– Нашли!

– Что… нашли?

– Слава Богу – радостная бежит сверху хозяйка, – крыса, крыса удавилась!

Скоро все успокоилось на Сборной улице, и легенда о том, что икона трупы открывает, до времени спряталась в хорошенький соседний дом с геранями на окнах, как прячется потухающий огонек в глубину лампадного стаканчика.

Я рассказал это своему соседу во время процесса Бейлиса, чтобы показать ему, как из ничего собирается иногда темная туча, как бессилен бывает человек остановить ее…

– А все-таки Бейлис виновен, – сказал мой знакомый.

– Как? Факты?

Он верит и больше ничего, верит в существование ритуального убийства, как темное русское простонародье, и факты процесса располагаются у него по линии веры. Я это высказываю ему, он упрекает меня в таком же обращении с фактами, уверяет, что сам обладает объективной истиной: ритуальные убийства, несомненно, существуют, и Бейлис скорее всего виновен.

Вот… И не один раз я слышал сам, высказывались так:

– В этом деле меня волнует положение невинного человека; что существуют или не существуют ритуальные убийства, я не знаю, может быть, и существуют…

Этим открывается лазейка, и снова прячется от света дневного кровавая легенда, настанет час, и она опять оживет. Так, я думаю, осталась лазейка и в ответе присяжных. Пусть Бейлис оправдан, мое положение «жида» на Сборной улице остается по-прежнему. Необходимо во что бы ни стало сломать половицы и крысу найти.

Вблизи того места, где некогда собиралось Новгородское вече, до сих пор сохранился уголок Великого Новгорода: группа тесно стоящих одна к одной маленьких деревянных церквей и Ярославова башня. Не раз вглядывался я тут с восторгом в пропорции маленьких храмов, похожих на старые деревья, поднимающиеся от земли к небу.