Евгений Чириков - Зверь из бездны

– А вон та, в черном?

Соседка толкнула в плечо Веронику.

– Вас спрашивают.

– Ты кто такая? Имя и фамилия?

– Потрудитесь говорить со мной вежливее…

– Ого! Ты, кажется, не сестра, а комиссарша? А? Ерусалимская дворянка?

– Ошибаетесь!

– Ну а бить по физиономии чинов армии у нас не разрешается. За это у нас по головке не гладят.

– Стратонов? Она тебя ударила?

– Энта самая. Я до нее чуть дотронулся, а она обернулась да как ахнет…

– Отведи ее в одиночную.

Вероника очутилась в распоряжении «медведя».

– Огонь там не зажигать, Ваше благородие?

– Ладно, и в темноте посидит…

– Ну, иди за мной! Живо!

– Потом ко мне ее в «дежурную», на допрос!

– Слушаюсь.

«Медведь» пошептался с прапорщиком и повел Веронику в одиночную…

– Вот видишь: в моих руках теперь. Что захочу, то с тобой и сделаю… – говорил он на ходу, оглядываясь на арестантку. Подошли к лестнице, и «медведь» приостановился: – Иди вперед. Недотрога. Эка беда – за титьки взял!.. Что ты, буржуйка, что ли?

На площадке Вероника остановилась, прислонилась к стене и схватилась за грудь. Темный ужас охватил ее душу, сжал ее сердце, и в голове помутилось. Поплыл пол под ногами, поползла стена – и она скатилась и простерлась навзничь, забилась в судорогах…

– Вот те раз! Вставай, вставай! Не прикидывайся…

«Медведь» наклонился, хлопнул Веронику по щеке, пощекотал под мышкой. Нет, не смеется, сволочь! Взаправду. Порченая, видно. Что с ней теперь делать? Буржуйка, красная буржуйка, значит: и по чулкам, и по штанам видать – видишь, какие узорчики на штанах-то. Ух, ты… ый!..

Внизу послышались торопливые шаги многочисленных ног, сопровождаемых характерным позвякиванием военных доспехов. «Медведь» отпрянул, прекратив свои исследования, и, отойдя в сторону, ждал. Три офицера, в их числе и полупьяный юнец.

– Что такое?

– Так что упала, Ваше благородие, и не встает… Дурнота с ней… Порченая.

– Она это? – тихо спросил один из офицеров юного прапорщика.

– Она, – шепнул тот, и все переглянулись.

– Что теперь, Ваше благородие, с ней делать будем?

Юнец что-то тихо произнес, и все сдержанно захихикали.

– Обморок. Прежде всего, в таких случаях следует освободить дыхание.

Один из троих встал на колено и начал расстегивать на груди крючки и пуговицы.

– Перенесите ее куда-нибудь, господа! Что ж тут, на лестнице…

– Ко мне в «дежурную». Ну-ка, принимайте!

Подняли Веронику с пола и понесли. Красивая девушка с обнаженной грудью и загнутой юбкой, из-под которой свешивались изящные ноги в черных шелковых чулках, – во всех уже разбудили «вожделение». Пользовались ее обмороком и старались давать волю рукам и глазам. «Медведь» шел позади, грузно ступая своими тяжелыми башмаками по полу, и шептал, отирая пот с лица:

– Теперь с ней что хочешь делай…

Принесли в «дежурную» и положили на клеенчатый диван. Мысли у всех были одинаковые, скверные, но их было трое.

– Спрыснуть ее водой, господа?

– Погоди ты. Коньяку надо ей дать…

Спорили шепотом, жидовка или русская? Вмешался стоявший у двери «медведь»:

– Нет, я тоже думал, ан нет: крест есть!

Быстрые, спешные шаги за дверью спугнули «эротическое настроение».

Кто-то идет в «дежурную». Отошли в разные концы, юнец сел за стол к чернильнице, раскрыл какую-то огромную книгу. Растворилась дверь – вошел пожилой полковник, строго окинул орлиным взором комнату и спросил:

– Это что значит?

Показал перстом на диван. Молодые притихли, юнец встал во фронт и начал рапортовать.

– В таком случае надо доктора!

– Не решились ночью беспокоить… Простой обморок…

– Но каким образом она очутилась в дежурной, когда место арестованным не здесь, а внизу?

– Она проявила себя… Она нанесла унтер-офицеру Стратонову оскорбление действием по лицу…

– Так точно, Ваше благородие! Ударила.

– И я решил составить протокол… И вот по дороге в дежурную комнату она упала в обморочное состояние…

– А почему там, внизу, женщины подняли бунт?

– Не могу знать.

– Их обыскивали?

– Так точно. Вот здесь у меня все, что найдено…

Полковник подошел к столу, стал было рассматривать бумаги и вещи, но неожиданно обернулся к стоявшим в углу офицерам:

– А почему, господа офицеры, вы находитесь здесь?

– Мы зашли случайно.

– Потрудитесь выйти. Здесь служебное помещение.

Те сделали поворот на месте и, промаршировав, скрылись за дверью.

– Дайте мне все, что найдено у этой особы.

Дамская сумка и в ней всякая всячина. Полковник посмотрел содержание сумочки, нашел документ, письмо, прочитал и задумался.

– Гм!.. Знакомая фамилия… Неужели красная?

– Так точно. Из подвижного лазарета. Захватили вместе с вагоном…

Вероника очнулась. Не понимала еще, что с ней случилось. Увидя свои ноги непокрытые и грудь полуобнаженной, все вспомнила и закричала истерическим воплем. Ей пришла мысль, что «гнусность» свершилась.

Полковник стал успокаивать, приказал дать воды, а Вероника, вскочив с дивана и сжавшись в углу комнаты, показывала на растерявшегося юнца и кричала:

– Он! Вот этот подлец. Он, он!..

– Выпейте воды и успокойтесь… Ничего дурного с вами не сделали и не сделают. Вы были в обмороке.

Вероника дрожащими руками застегивала непослушные крючки и пуговицы и вдруг торопливо и нервно заговорила по-французски. Это оглушило и полковника, и юнца. Полковник сразу понял, что арестованная из «хорошей семьи», и счел нужным превратиться в галантнейшего кавалера и заговорил, хотя и на очень скверном, но все-таки на французском языке. Он спросил, не родственник ли ей убитый в Японской войне генерал N.

– Я его дочь! – гордо и по-русски ответила Вероника.

– Скажите, пожалуйста… Прошу вас присесть. Каким образом все это вышло? Почему вы очутились в коммунистическом лазарете? Вы, конечно, можете мне не отвечать. Это дело суда, а не мое. Но я просто, как ваш доброжелатель, желающий вам же помочь…

– Если оказывать медицинскую помощь можно не всем людям, а только… то расстреливайте! – гордо выпрямившись, сказала Вероника. – Я не знала, что милосердие, которому нас учит Христос, – преступление перед добровольческой армией…

– Но разве вы не могли проявить этот христианский долг в… другом месте? В нашей, например, армии?

– Простите, полковник, когда Христос давал нам заповеди любви, ни красной, ни белой армии не было…

– Ну а теперь вы согласились бы сделаться сестрой милосердия в нашем лазарете?

– Мне все равно. Я служу человеческому страданию…

– Ну, да… Я вас, собственно, понимаю, но… Как можно вращаться в компании этих зверей, негодяев и насильников? Вот это, сударыня, для меня непонятно…

– Представьте, полковник, что именно здесь, очутившись в белой армии, куда я так рвалась, в которой – мой жених, я тоже прежде всего встретилась со зверями и насильниками… Меня, как женщину, здесь так оплевали, так оскорбили… ваши солдаты…