Евгений Чириков - Зверь из бездны

– Так вот… Как тебя звать-то?

– Ермилой называюсь, Ваше высокоблагородие.

– Ермила.

– Так точно.

– Так вот, Ермила…

Борис торопливо рассказал, что и как надо делать Ермиле, а сам сел в пролетку.

– А как я, Ваше высокоблагородие, обратно?

– С рыбаками же!

– Так что вы скажите княгине, что меня послали, а то они… Я человек служащий, у меня на руках больные…

– Ну ладно, ладно!.. Черт с ними… Некогда.

Борис уехал. Рыбаки смеялись: черт, говорит, с ними, с больными!..

– От кого это ты ему письмецо-то привез?

– От нашей сестры…

– И муку бросил – вот как приспичило! А еще женатый.

– У них ничего… Одна жена да две любовницы… Ты скажи жене-то… Так и так, мол, получил письмо от барышни и марш в Севастополь.

Сгорая злобной ненавистью, садился Ермишка в лодку. Мучила его всего больше мысль о том, что вот он, дурак, муку поручику везет, а они там… Что они там? Что могла рисовать Ермишке звериная ревность?

«Как же теперь братство, равенство и слабода? Слова одни? Ежели у него золотые погоны, так он… А вот ежели раздеть обоих, так и разницы никакой нет. А кто красивее – это тоже сомнительно!» Ну уж ежели Ермишка когда-нибудь поймает их, накроет на месте – не отвертится. «Ежели ты, благородная, с женатым можешь дела иметь, так нечего и холостому отказывать!»

Море, впрочем, скоро смирило злобную ревность Ермишки. Сперва страх пред зеленой клокочущей пучиной, потом морская болезнь, и наконец – нирвана. Укачало. Точно помер.

Приехали поздно, в темноте. Напугал стариков поздним визитом: показался подозрительным, «зеленым». Зато потом, когда оказалось, что это Борис муку прислал, приняли Ермишку, как желанного гостя.

Пять пудов муки привез! Бабушка и чаем поила, и покушать Ермишке дала, и в зале на полу спать положила. Много разговоров было. Про все говорили. Ермишка признался, что сперва красным был, «по глупости», а теперь самый настоящий белый; за это старик ему водочки поднес.

– А куда барин делся?

– Поручик? Они домой ехали, я их с письмом в Балаклаве захватил…

– С каким письмом?

Тут Ермишка все объяснил. Говорил и наблюдал, как его слова принимаются в доме.

– Сестра милосердная, княгиня Вероника… Я так догадываюсь, что невеста ихняя?..

Лада сказала совсем равнодушно, что – невеста, а старики рассердились.

– Много таких невест было! – с досадой заметила старуха, но заметно забеспокоилась и начала выспрашивать, как эта княгиня в Севастополь попала, давно ли, часто ли к ней барин ходит. И тут Ермишка догадался, что Лада «законная», а Вероника «прежняя». Подпакостил сопернику:

– Это, барыня, как в песне поется:

Лада улыбнулась и сказала:

– Хорошо, если бы Борис женился… на ней.

Старики переглянулись, а Ермишка произнес:

– У нас в Рассее хорошо насчет этого: сейчас по декрету бросил, по декрету другую взял. Без хлопот! – удивлялся спокойствию «законной»… «У них можно: одна жена да две любовницы!»

– У нее, наверно, много таких женихов? Теперь барышни ведут себя очень свободно… – выпытывала бабушка.

– Ухажеров у ней достаточно, потому очень уж из себя красивая, а только не замечал, чтобы с кем-нибудь путалась… Я завсегда при ней и… не люблю этого!.. – ответил Ермишка, обидевшись за предмет своего обожания. – Она на моих глазах, а я… я в лазарете этого не дозволю…

Когда Лада ушла, и Ермишка на полу раскладывался, бабушка опять к нему вышла и шепотком по душам поговорила: не надо, чтобы барин к ней ходил, «дома нет, ушла»… Подарила Ермишке коробочку Борисовых папирос и попросила понаблюсти, не живут ли как муж с женой. Если что заметит, надо пред начальством ее поведение раскрыть: таких надо гнать из лазарета.

– Этого я им не дозволю! – пообещал Ермишка и плохо спал ночью: все думал, что вот он, дурак, с мукой возится, а там… И злобная ревность и похоть жгли его душу и тело. Кряхтел, возился, а как на свету заснул, сон приснился, будто смотрит в замочную дырку и видит, как поручик с княгиней на диванчике друг друга жмут и целуют… Эх!..

Вскочил и встряхнулся. Ехать надо!.. Пошел к рыбакам, поел с ними ухи и поехал в Балаклаву. И снова ревность и злоба, смертный страх перед зеленой клокочущей волной, морская болезнь и нирвана. Укачало. Не пожалел денег: на линейке в Севастополь поехал. Поскорей попасть в лазарет хотелось. Пришел в лазарет, поднимается по лестнице, а навстречу спускается напевающий песенку поручик. Не обратил внимания на честь Ермишки, прошел мимо. Ермишка оскорбился и, приостановившись, проводил поручика злобным взглядом: неужели всю ночь с ней пробыл? Веселый, песенку поет… «Вот ужо я тебе спою!»

Потерся в палатах, в коридорах, а потом под предлогом переменить воду в графине пошел в комнату Вероники. Та переодевалась и рассердилась: зачем полез, не постучав предварительно в дверь?..

– Так что виноват! Раньше заходил – ничего не говорили…

– Неправда! И все равно: раньше не говорила, так теперь говорю…

Это прямо ошеломило Ермишку. Теперь для него не было сомнений, что между ними было «это»…

Следующий день был у Вероники «выходной». Нарядилась, ждала и все на часы посматривала. Ермишка сразу догадался, что поручик придет. Так и вышло. Долго сидели в комнате вдвоем. Ермишка осторожно пробовал дверь: заперта была. Ходил по коридору – на нем лица не было. Придумал: разбил термометр и послал к Веронике сиделку за новым. Если сразу не отопрет двери, значит – верно. Стоял в сторонке и наблюдал: долго не отпирала, а потом чуть приоткрыла и в щелку разговаривала. Потом спросил сиделку:

– Что они там делали – видела?

– Чай, дверь-то заперта была. На свою постельку гостя посадила – вот и все, что видела… А красивый из себя!

Вечером из лазарета ушли – как из крыльца, так сейчас же под ручку. Ермишка караулил, когда вернутся. До одиннадцати не пришли, а после одиннадцати крыльцо запирается. Как звонок, Ермишка вниз и в стекло смотрит, кто звонит. У крыльца фонарь, а в швейцарской темно: все и видно в стеклянную дверь. Поймал-таки. Долго не звонили. Ермишка сбежал с лестницы и наткнулся: вошли они в парадную и не звонят, а стоят да целуются. Не вытерпел Ермишка: постучал в стекло, а сам бегом по лестнице. Понимай, что люди видели! Спрятался в своем чулане – будто спит. Прошла, каблучками по полу простучала и в свою комнату… «Вот ты какая! С офицером амуришь? Думал, что чуть только не святая, а она на тебе: любовничка имеет! Не я буду, если не накрою вас на месте. А тогда… извините уж, пожалуйста, а мы тоже не хуже людей: либо я буду тоже любовником, либо опозорю на весь лазарет»…

Так говорил сам с собой Ермишка, лежа в темном чуланчике. Но все эти слова не облегчали Ермишкиной злобы и ревности. Теперь и похоти у него не было, а главное, что мешало успокоению и ничем не утешалось, – это горькое разочарование: он чуть только на нее Богу не молился, считал ее чуть только не за святую, а она вон что!..