Александр Старостин - Шепот звезд

Жизнь отца и "дядь" была загадочна и завлекательна для детского воображения: кожаные костюмы, бинокли, планшеты с картами, ракетницы, летные очки, часы и приемники со сбитой или списанной техники. И лица у них были такие, словно они не здесь, а где-то там, где другое небо и другие закаты. Отсюда и фантазии на темы героической жизни, и зоркость задетого самолюбия, и "философия" о поколении героических тридцатых. Он, со дня рождения лишенный Бога, неосознанно искал замену - и воплощением мудрой, надмирной силы стал отец. Но отец одновременно был и оставался моряком Кольриджа, который должен освободиться от своей истории - рассказать, что с ним было, но не умел говорить. Чужие рассказы про отца он воспринимал как болтовню о несущественном. И теперь он только теоретически знал, что работа летного состава скучна, однообразна, ведет к геморрою от долгого сидения и лишь время от времени разнообразится наплывами большого страха.

Одно время Иван Ильич работал с великим Анохиным, тогда еще молодым, но уже успевшим увековечить себя в истории авиации. Анохин учил модному тогда делу - авиации - двух персидских принцесс, а Иван Ильич обслуживал технику и время от времени подлетывал сам (вот почему он в войну мог сменить за штурвалом убитого командира). Рано утром он и Сергей Николаевич выпрыгивали с третьего этажа виллы вместе с собаками (этот цирковой номер собирал зрителей) и бежали вместе с собаками разминаться и купаться. Потом учили летать красоток принцесс. Интересно, как те глядели на молодого Анохина и Крестинина? Может, как на экзотических собак?

Николай Иваныч проснулся с тяжелой головой, поднял к глазам руку с часами - шесть утра.

Он пытался вспомнить, что происходило вчера, но это было за гранью воображения: он погружался в безумие и хаос, в котором плавились, мерцали и плыли женские тела в свете огоньков, размноженных зеркалами на стенах и потолке; происходила массовая оргия, когда все границы нарушены и сам опрокидываешься в бездну иного состояния жути, переходящей в восторг и бешеную скачку над пропастью. Они вели себя как в ночь перед концом света.

- Ой-ёй-ёй! - схватился он за голову.

В это время отец, как и в те времена, находился в воздухе; в те времена сказали бы, что он в составе героического экипажа совершает единственный в своем роде перелет из района Полюса Недоступности (как раз там дрейфующая полярная станция СП), где началась подвижка льдов, и "коварная" стихия грозит гибелью и самой станции, и всему, что на ней находится. Но герои-летчики с риском для жизни успели спасти свой самолет - ушли от разбушевавшейся стихии... Но еще раньше техники и слесаря произвели на самолете устранение дефектов, угрожающих безопасности полетов. Они работали вне графиков рабочего времени, несмотря на низкие температуры и завывание пурги. Пальцы примерзали к гайкам...

И здесь бы в то время их ждали как победителей, спасших огромные ценности. Но в наше время их ждет "втык", крупные неприятности за нарушения всех инструкций и технологий, из которых состояла вся авантюра. Батька и в наше негероическое время нашел место для подвига, такого же бессмысленного, как и в героические тридцатые. Но, в отличие от тех времен, он не кидал ценности под хвост коту, а спасал их; кроме того, пресса нашего времени была занята сотворением народных героев из мелких пачкунов, вчерашних учителей марксизма-ленинизма, умеющих лишь одно - гадить в собственное гнездо.

Отец в любых обстоятельствах был и остается "рыцарем ледового воинства"... А он, его сын, способен повторить разве что подвиг Урванцева ни на что другое он не способен. Ему как герою не хватает простодушия.

Он стал одеваться. Куда-то запропастился носок. Облазил всю комнату, заползал под диван. Не ехать же на работу в одном носке!

Он увидел кроссовки Одессы и в них красные носки. Надел, то есть кое-как натянул чужие красные носки. Во идиотизм! Униформа, золотое шитье и - красные носки.

Его слегка покачивало.

Сунулся в холодильник, взял бутылку пива и осторожно, стараясь не разбудить женщин, вышел на лестничную клетку и с бутылкой в руке бегом-бегом, оставляя ночное безумие в ином измерении.

"Надо сперва домой, - решил он. - Почистить зубы и разыскать японские шарики от запаха. А отец в это время... Ах, как нехорошо все получается!"

Предстоял тяжелый день.

"Нет, домой нельзя - нет времени", - решил он и увидел зеленый огонек такси.

Где умыться? Ладно. На аэродроме. Где отыскать японские шарики? Ведь к прилету "шестьдесят шестой" съедется большой той. Будет и Виктор Павлович ныне всесильный, - пусть решает задачку: казнить героев или оставить их нарушения и самодеятельность без последствий? Как жаль, что закрыты аптечные киоски и мелкая галантерея, - купил бы и зубную щетку, и носки...

Глава седьмая

У аэровокзала Николай Иваныч снял фуражку, чтобы не привлекать взглядов сверканием капусты на козырьке и эмблемы на тулье, и, подняв воротник плаща, устремился в туалет.

Здесь, в беспощадном свете люминесцентных ламп, он, глянув в зеркало, поразился своему виду - будто после болезни: похудевшее, бледное лицо и мешки под глазами - на вид можно дать все пятьдесят. К счастью, никого из своих не было.

"Как бомж", - подумал он и стал умываться и чистить зубы пальцем.

Пиво оттянуло действие пьянки, но от него, крупного начальника, шел дух, смертельный даже для пролетающих мух. Что ж теперь, весь день молчать? А кто будет давать "ценные указания"? У кого есть эти чертовы шарики? Кто у нас профессиональный алкаш? На первый случай кофе, то есть зерен кофе...

Он пригладил брови и выдернул из носа волосок. И, заранее сделав неприступное лицо большого начальника, вышел. И направился в АДС (аэродромно-диспетчерскую службу) уточнить прилет "героического" борта.

Ему не пришлось спрашивать, а следовательно, и дышать, - старичок РП (руководитель полетов) сам сообщил:

- Борт в зоне аэродрома. Просили подать санитарную машину.

- Что там? - спросил Николай Иваныч "в сторону", как в старинных пьесах, но старого барбоса не проведешь.

- Не понял. Подали реанимацию, как просили. - РП сочувственно вздохнул: - Понимаю ваше состояние. Поедем встречать, машина ждет. Там уже весь генералитет. И высокая комиссия с мухобоем вернулась. Скорбят, что не осмотрели и не приняли после ремонта борт.

- Кому потребовалась санитарная машина?

- Не знаю. - РП отвел глаза.

Крестинин-младший был до такой степени занят своим состоянием и опасением предстать перед генералитетом в непотребном виде, что его душа не выходила за границы собственного тела.

"Уж не батька ли малость покалечился? - подумал он, следуя за РП по рулежной дорожке. - Вечно лезет на рожон!"