Елена Старыгина - Зарево

Кириллу подумалось, что видение это уже было когда-то, - и он вспомнил. Вспомнил начало своего пути, неспокойную ночь, сон с плачущим младенцем и первую свою службу. Как много воды утекло, какая длинная позади жизнь.

Снега не было. Снег в Югославии почти диво, но бесноватый ветер колотил в окно, словно требовал, чтобы его немедленно впустили в тепло уютной кельи. На зимнем небе тревожно мерцали далекие звезды.

Острая боль пронзила сердце Кирилла, ему показалось, что он слышит забытый голос: "Я так стосковалась по тебе, Костюшка". Кирилл поежился. Костюшка... отвык он от этого мирского имени. Давно он стал для всех отцом Кириллом, братом Кириллом, игуменом Кириллом. Господи, да что же это нашло на него?! Кирилл откинул одеяло и резко опустил на холодный пол босые ноги. "Проветрюсь пойду", - решил он.

Было зябко. Могучая сосна стонала под порывами пронизывающего ветра, дующего с севера. Поземка из опавших листьев и серого песка кружила подле ног, обутых в стоптанные потертые боты. Там, на восточной стороне неба, особенно ярко мерцали две голубые звезды. "Не Шурочкин ли взгляд пытается согреть меня?", - подумал Кирилл. Он теперь нечасто вспоминал жену, с годами боль притупилась, но сегодня воспоминания вдруг нахлынули на него, и невыносимо защемило сердце. Пылающей щекой Кирилл прислонился к шершавому холодному пахнущему смолою стволу могучей сосны. Перед глазами ясно всплыла заснеженная Вятская деревенька, покосившийся неказистый домик, пшеничное поле, семинаристские будни, заливистый смех детей... Вот она, его мука.

Кирилл понял, что мечте, которую он лелеял долгие годы, не суждено сбыться, что никогда уж не увидеть ему того, что так дорого сердцу, никогда не услышать заливистого смеха его милой Варюхи.

Кирилл застонал. Бежать бы туда, к родному дому, птицею лететь, дочь прижать к груди, в глаза ей заглянуть, сказать: "Прости блудного отца своего!".

Ветер крепчал. Кирилл вернулся в келью, достал из-за иконы зачитанное до дыр Варино письмо, повторил его наизусть, как молитву, и прошептал: "Я помолюсь за тебя, дочь. Все у тебя будет хорошо".

Он упал на колени пред ликом великомученицы Варвары, закрестился часто и мелко, зашептал торопливо:

- Господи, дай здоровья и счастья дочери моей, во всех делах и словах руководи ее мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай забыть, что все ниспослано Тобой. Господи, дай ей силу перенести утомления наступающего дня, руководи ее волею и научи молиться, надеяться, верить, любить, терпеть и прощать...

Воздух в келье сделался раскаленным. Не в преисподнюю ли превратилось его отшельническое место? Кирилл расстегнул тугой ворот рубахи, отер рукавом выступившие на лбу капельки пота и, облизав сухие губы, вновь прошептал:

- Терпеть и прощать...

Порыв ветра распахнул оконную раму, надув белым парусом занавеси на окнах. Острая, невыносимая боль пронзила все его тело. У Кирилла не хватило сил встать, чтобы прикрыть окно. Он воздел слабеющие руки к святым, глядящим на него, как ему показалось, с укором, и из последних сил выдавил:

- Терпеть и прощать... Простят ли меня те, - почти прохрипел Кирилл, кому я доставил боль и страдания? - слова Кириллу давались с трудом, но он чувствовал, что это последнее, что у него осталось, а потому решил говорить и говорить, пока не окоченеют его члены и язык не перестанет повиноваться ему. - Простит ли Господь, которому я отдал всю свою жизнь, за великие и малые грехи мои? Во имя светлой памяти дедов я покинул любимую Русь. Я всегда поступал так, как велела мне совесть и лишь в одном корю себя - что дочь моя не со мной, что не смог я все эти годы помочь ей родительским словом и доброй улыбкой, что не качал своего внука, не трепал его озорные вихры. Этот грех мне не смыть и не искупить никогда!

Сердце работало как-то странно: оно то громко стучало в груди, то вдруг часто-часто трепетало, как трепещет лист на холодном ветру, то вдруг замолкало, и Кириллу казалось, что это конец, то вдруг вновь равномерно отбивало свое еле слышное "тук-тук".

Новый порыв ветра уронил с подоконника цветочный горшок, вдребезги разбив его и разбросав по полу землю. Кирилл прислушался к биению в груди и не услышал его. Он обвел взглядом келью, задержал взор на Варином фото, посмотрел через распахнутое окно на черные силуэты деревьев, на мерцающие звезды и вдруг явственно различил трепетный, до боли знакомый голос:

- Костюшка, поди ко мне. Люблю... Помнишь, дождь и мы, и зеленая ветка... Ты держал меня за руку, а потом... Поцелуй меня, Костюшка, как тогда...

Кирилл плотно сжал губы, потом открыл рот, чтобы ответить кому-то, видимому только ему, набрал полную грудь воздуха и... медленно-медленно осел на пол. Он в последний раз взглянул на лик великомученицы Варвары, улыбнулся виновато и закрыл глаза. Навсегда.

Святые скорбно глядели из своего угла на неподвижного человека в черном одеянии. Раскачивались белые занавеси, стонали на ветру деревья - все было, как мгновения назад, лишь шепот Кирилла больше не нарушал тишину.

Звезды постепенно угасли одна за другой, и ночь воедино слилась с зарождающимся утром, которое распластало в полнеба багряно-огненный восход.

Его нашли несколько часов спустя. Монах, проходивший мимо игуменской кельи и заглянувший в нее, увидел на полу скрюченное тело игумена Кирилла.

- Брат, - тихонько окликнул он, - брат.

Не услышав ответа, монах подошел к Кириллу, нагнулся над ним и взял в свои ладони остывшие уже руки, сжимавшие старый пожелтевший листок: "Я плачу и пишу тебе в последний раз", - прыгали на листке неровные буквы.

- Спи, брат, - перекрестился монах. - Единственное место, где мы обретаем душевный покой, там, - поднял он кверху печальные глаза. - Спи, брат

Глава 15

"Со времени образования советских республик государства мира разбились на два лагеря: на лагерь социализма и на лагерь капитализма. В лагере капитализма мы имеем империалистические войны, национальную рознь, угнетение, колониальное рабство и шовинизм. В лагере Советов, в лагере социализма, мы имеем, наоборот, взаимное доверие, национальное равенство, мирное сожительство и братское сотрудничество народов..."

И.В.Сталин.

"Десятый Всероссийский съезд советов"

Новый год начался непутево. Едва лишь стрелка дернулась в сторону тридцать восьмого, тотчас погасла "лампочка Ильича".

Шумное застолье сначала затихло, потом раздался женский веселый визг и звон разбитого стекла.

- Вот вам и с новым годом, - засмеялась Варвара. - Ну-ка, сын, запали свечку, - сказала в темноту женщина.

- С новым годом, бабоньки! С новым годом, мужики! - громко закричала сидевшая рядом с Варварой соседка Галка Крикун, сполна старавшаяся оправдать свою фамилию.