Владимир Набоков - Ада, или Радости страсти

К этой минуте Ван уже по горло был сыт своей безумной, но безумной на скучный лад собутыльницей. Он успел подхватить бокал, едва не сбитый им со стола взмахом руки, произведенным, дабы привлечь внимание Ады, и без дальнейших проволочек сказал – тоном, который Ада впоследствии назвала язвительным, угрожающим и совершенно недопустимым:

– Завтра утром je veux vous accaparer, ma chère. Надеюсь, мой поверенный – или твой, если не оба, – сообщил тебе, что счета Люсетты, рассеянные по нескольким швейцарским банкам… – И он принялся расписывать положение, выдуманное им от начала и до конца. – Предлагаю, – прибавил он, – если у тебя ничего не назначено, – (посылая вопросительный взгляд, перескочивший через Виноземцевых и скользнувший по тройке киношников, с идиотским одобрением закивавших) – отправиться вдвоем к мэтру Жорату не то Ратону, никак не запомню имени, enfin, к моему консультанту в Лузоне, это всего полчаса езды отсюда, передавшему мне кой-какие бумаги, они сейчас у меня в отеле, которые тебе нужно вздохнуть – виноват, подмахнуть, вздыхая, ибо дело прескучное. Договорились? Договорились.

– Но Ада, – взвилась Дора, – ты не забыла, что завтра утром мы собирались посетить Институт гармонии цветов в замке Пирон?

– Посетите послезавтра, или во вторник, или во вторник на той неделе, – сказал Ван. – Я бы с радостью отвез вас троих в это чарующее lieu de méditation, [320]но мой гоночный «Ансеретти» так мал, что берет лишь одного пассажира, а история с пропавшими вкладами, по-моему, не терпит отлагательств.

Южлик сгорал от желания что-то сказать. Ван предоставил добродушному роботу такую возможность.

– Я польщен и счастлив возможностью пообедать с Васко да Гама, – произнес Южлик, поднимая бокал к своему благообразному лицевому устройству.

Все та же ошибка – впрочем, указавшая Вану на источник малоизвестных сведений, которым пользовался Южлик, – «Чусские колокола» (мемуары прежнего приятеля Вана, ныне лорда Чус, сумевшие вскарабкаться на шпалеру «бестселлеров» и цеплявшиеся за нее и поныне – главным образом благодаря нескольким грязноватым, но весьма потешным упоминаниям о «Вилле Венус» в Рэнтон-Брукс). Пока Ван обсасывал мозговую косточку уместного ответа, сдобренную куском «шарлотки» (не шарлатанской «charlotte russe», [321]какую вам подадут в большинстве ресторанов, но настоящего башнеобразного пирога с горячей запекшейся корочкой и яблочной начинкой, сооруженного Такоминым, гостиничным шеф-поваром, которого сманили сюда из Розовой Гавани, что в Калифорнии), два позыва порознь раздирали его: один – оскорбить Южлика, накрывшего своею ладонью Адину, когда он две или три перемены назад попросил ее передать ему масло (Ван испытывал к этому влажноокому самцу куда большую ревность, чем к Андрею, и с трепетом ненависти и гордости вспоминал, как праздничной ночью под новый, 1893 год влепил плюху своему родичу, хлыщеватому Вану Земскому, который, подойдя к их столику, позволил себе схожую ласку и которому он несколько позже, придравшись к пустяку, сломал-таки челюсть прямо в клубе, членом коего состоял молодой князь); другой же – сказать Южлику, до чего ему нравится «Последний порыв Дон Гуана». Не имея, по очевидным причинам, возможности уступить позыву номер один, он отверг и второй как втайне припахивающий трусливой учтивостью, и ограничился тем, что ответил, проглотив янтарную, сочную кашицу:

– Сочинение Джека Чуса безусловно забавно – в особенности эпизод с зелеными яблочками и расстройством желудка или выдержки из «Желто-Розовой Книги», – (Южлик повел глазами вбок, как бы припоминая нечто, и затем поклонился, отдавая дань уважения их общим воспоминаниям), – однако поганчику не следовало ни открывать мое имя, ни увечить мой теспионим.

Во весь этот прискорбный обед (оживленный разве «шарлоткой» да пятью бутылками моэта, из коих Ван выпил более трех) он старался не взглядывать на ту часть Ады, что зовется лицом, – радостную, райскую, повергавшую в смутный трепет часть, которая в подобной сущностной форме редко встречается у человечьих существ (даже если сбросить со счетов бородавчатость и одутловатость). Ада же, напротив, не могла удержаться, чтобы поминутно не обращать на него темный взор, словно каждый бросаемый взгляд помогал ей восстановить душевное равновесие; но когда общество вновь переместилось в гостиную, чтобы допить там кофе, у Вана возникли трудности по части фокусировки, ибо число его points de repère [322]катастрофически сократилось после того, как удалились киношники.

Андрей: Адочка, душка, расскажи же про ранчо, про скот, ему же любопытно.

Ада (словно выходя из оцепенения) : О чем ты?

Андрей: Я говорю, расскажи ему про твое житье-бытье. Авось заглянет к нам.

Ада: Оставь, что там интересного?

Даша (обращаясь к Ивану) : Don’t listen to her (Не слушайте ее). Масса интереснаго. Дело брата – огромное, волнующее дело, требующее не меньшего труда, чем ученая диссертация. Наши сельскохозяйственные машины и их тени – это целая коллекция предметов модерной скульптуры и живописи, which I suspect you adore as I do (которые вы, подозреваю, любите не меньше моего).

Иван (Андрею) : I know nothing about farming but thanks all the same (Я в сельском хозяйстве профан, но все равно спасибо).

(Пауза)

Иван (не зная, что добавить) : Yes, I would certainly like to see your machinery some day (Да, я бы с удовольствием как-нибудь полюбовался на ваши машины). Those things are always remind me of longnecked prehistoric monsters (Мне эти штуки всегда напоминают долгошеих доисторических чудищ), sort of grazing here and there, you know (знаете, когда они щиплют травку), or brooding over the sorrows of extinction (или размышляют о горестях вымирания), – but perhaps I’m thinking of excavators… (хотя, пожалуй, я это об экскаваторах…)

Дороти: Машины у Андрея совсем не доисторические (безрадостно смеется) .

Андрей: Словом, милости просим. Будете жарить верхом с кузиной.

(Пауза)

Иван (обращаясь к Аде) : Half-past nine tomorrow morning won’t be too early for you? (Завтра в половине десятого тебе не слишком рано?) I’m at the Trois Cygnes (Я в «Трех лебедях»). Так я заеду за тобой в моей крошечной машине – не верхом (осклабляясь, точно труп, в сторону Андрея).

Даша: Довольно скучно, что Адино гощение на прелестном озере Леман подпортят заседания с банкирами и стряпчими. Наверняка бо́льшую часть этих неотложных дел удалось бы переделать, если б она просто заглянула несколько раз chez vous, [323]а не таскалась в Лузон да в Женеву.

Бредовый разговор вновь обратился к Люсеттиным банковским счетам. Иван Дементьевич объяснил, что Люсетта одну за одной теряла чековые книжки, так что никто толком не знает, по каким банкам она распихала значительные суммы денег. В конце концов Андрей, приобретший теперь сходство с посиневшим от надсада юконским мэром, открывающим пасхальную ярмарку или одолевающим лесной пожар с помощью огнетушителя новейшей конструкции, с кряхтеньем выбрался из кресла, извинился, что столь рано отправляется спать, и пожал Вану руку с таким видом, точно расставался с ним навсегда (как оно, в сущности, и было). Ван остался с дамами в холодной, опустевшей гостиной, исподволь наполнявшейся бережливым отсутствием Фарадеева света.