Владимир Набоков - Ада, или Радости страсти

Сосновый лес выдохся, смененный фабричными трубами. Поезд с лязгом миновал водокачку и, стеная, встал. Уродливый вокзал затмил день.

– О Господи, – вскрикнул Ван, – моя станция!

Он положил на стол деньги, поцеловал Кордулу в охотно подставленные губы и бросился к выходу. В тамбуре он оглянулся, помахал ей зажатой в кулаке перчаткой – и врезался в человека, нагнувшегося за саквояжем. «On n’est pas goujat à ce point», – заметил этот человек, плотного сложенья военный с рыжеватыми усами и нашивками штабс-капитана.

Ван протиснулся мимо него и, едва капитан сошел на перрон, размашисто смазал его по лицу перчаткой.

Капитан, подобрав фуражку, бросился на черноволосого молодого хлыща с бескровным лицом. В тот же миг какой-то непорядочный доброхот обхватил Вана сзади. Ван, не обернувшись, устранил незримого надоеду, легонько тюкнув его левым локтем – так называемый удар шатуном, – а правой рукой отвесил капитану затрещину, от которой тот, немного пробежавшись спиной вперед, повалился на собственный багаж. Вокруг уже собралось несколько любителей даровых представлений, и Ван, прорвав их кольцо, крепко взял противника за локоть и скорым шагом удалился с ним в зал ожидания. Комически мрачный носильщик, хлюпая расквашенным носом, поплелся следом с тремя капитановыми саквояжами, один из которых он нес под мышкой. Тот, что был поновее, покрывали кубистические пятна ярких наклеек из далеких, сказочных городов. Состоялся обмен визитными карточками.

– Сын Демона? – ворчливо спросил капитан Стукин, член калуганской Ложи Лесной Фиалки.

– Так точно, – ответил Ван. – Я, видимо, остановлюсь в «Мажестике»; если нет, вашего секунданта или секундантов будет ждать там записка. Вам придется и для меня подыскать одного – приглашать на эту роль консьержа, полагаю, не стоит.

С этими словами Ван выбрал из пригоршни золотых двадцатидолларовую монету и, улыбнувшись, протянул ее пострадавшему старику носильщику.

– По желтой ватке в каждую ноздрю, – прибавил он. – Прости, приятель.

Сунув руки в карманы штанов, он пошел через площадь к гостинице, принудив проезжий автомобиль визгливо заюлить на мокром асфальте. Он оставил машину торчать поперек ее предположительного курса и вломился в карусельную дверь, ощущая себя если не счастливее, то веселее, чем был в последние двенадцать часов.

Сплошь закопченная снаружи, сплошь кожаная снутри старая громада «Мажестика» поглотила его. Он спросил комнату с ванной, услышал, что таковые все заказаны участниками съезда подрядчиков, в лучшей манере непобедимого Вина подкупил портье и получил сносный трехкомнатный люкс с обшитой полированным красным деревом ванной комнатой, престарелым креслом-качалкой, заводным пианино и лиловым балдахином над двуспальной кроватью. Вымыв руки, он сразу сошел вниз, дабы выяснить местонахождение Рака. Телефона у Раков не было; скорее всего, они снимали жилье в пригороде; консьерж поднял взгляд к часам и позвонил не то в адресный стол, не то в полицейский участок, в отдел по розыску пропавших. Там уже закрылись до завтрашнего утра. Он посоветовал Вану спросить в музыкальной лавке на Главной улице.

Направляясь туда, Ван приобрел вторую трость: ардисовскую, с серебряным набалдашником, он забыл в станционном кафэ Мейденхэра. Эта была грубой и крепкой, с наконечником как у альпенштока, таким хорошо выкалывать водянистые выкаченные глаза. В следующем магазине он купил чемодан, в следующем за ним – штаны, рубашки, трусы, носки, носовые платки, халат для валяния на диване, пижаму, пуловер и пару сафьянных постельных шлепанцев, свернувшихся, будто зародыши, в кожаном чехлике. Покупки были уложены в чемодан и отосланы в гостиницу. Уже на пороге музыкальной лавки он вдруг с испугом вспомнил, что не оставил секундантам Стукина никакой записки, и повернул назад.

Они сидели в вестибюле, и Ван попросил их решить все как можно скорее – у него хватает дел поважнее этого. «Не грубить секундантам», – сказал внутри голос Демона. Арвин Лягвенец, лейтенант гвардии, был рыхл и белес, из красных мокрых губ его торчал сигаретодержатель длиною в фут. Джонни Рафин, эск., малорослый, смуглый и юркий, щеголял синими замшевыми туфлями при ужасном коричнево-рыжем костюме. Лягвенец вскоре откланялся, оставив Вана обсуждать детали дуэли с Джонни, который хоть и старался быть Вану полезным, все же не мог скрыть, что сердце его принадлежит Ванову противнику.

Капитан, сообщил Джонни, заправский стрелок, член загородного клуба «До-Ре-Ла». Британская кровь не склоняет его к кровожадной брутальности, но воинское и ученое звания требуют, чтобы он защитил свою честь. Он специалист по картографии, коневодству и возделыванию земель. Богатый землевладелец. Малейший намек на извинения со стороны барона Вина помог бы уладить дело, как это принято между порядочными людьми.

– Если милейший капитан ожидает именно этого , – сказал Ван, – пусть лучше засунет пистолет в свою порядочную задницу.

– Нехорошо так говорить, – поморщившись, сказал Джонни. – Мой друг этих слов не одобрит. Следует помнить, что он человек чрезвычайно благовоспитанный.

Джонни чей секундант, Вана или капитана?

– Ваш, – томно сказал Джонни.

Не известен ли Джонни или благовоспитанному капитану Филип Рак, пианист немецкого происхождения, женат, отец трех (предположительно) детей?

– Боюсь, – с оттенком неодобрения в голосе сказал Джонни, – я почти не знаю в Калугано людей, у которых есть дети.

А как тут поближе пройти к хорошему борделю?

С еще большим неодобрением Джонни ответил, что он завзятый холостяк.

– Ну хорошо, – сказал Ван. – Мне нужно снова выйти в город, пока не закрылись лавки. Желаете, чтобы я сам купил дуэльные пистолеты, или капитан сможет ссудить мне армейский «брюгер»?

– Оружие мы предоставим, – ответил Джонни.

Когда Ван добрался до музыкальной лавки, та уже закрылась. С секунду он смотрел на гитары и арфы, на уходящие в сумрак зеркал тумбы с цветами в серебряных вазах, и вспомнил вдруг гимназистку, которую так сильно желал шесть лет назад, – Розу? Рози? Как ее звали? Может быть, с нею он был бы счастливее, чем со своей бледной, губительной сестрой?

Он прошелся по Главной улице – одной из миллиона Главных улиц, затем, ощутив внезапный приступ здорового голода, вошел в сносный на вид ресторанчик. Заказал бифштекс с жареной картошкой, яблочный пирог и кларет. В дальнем конце зала, на одном из красных табуретов у прилавка блистающего бара, грациозная гетера в черном – тесный лиф, свободная юбка, длинные черные перчатки, широкополая черного бархата шляпа – тянула через соломинку золотистый напиток. В зеркале над баром он уловил среди иных красочных переливов расплывчатый отблеск ее рыжевато-светлой красы и подумал, что стоит попозже заняться ею, но, когда снова взглянул туда, ее уже не было.