Николай Сумишин - Уроки

Суховинский победно взглянул на Тулько, словно говоря: ну как, убедились?

- Учиться ты будешь или нет? - не сдержавшись, крикнул Василий Михайлович.

Хома опустил голову, виновато заморгал:

- Оно, конечно, уже и надо бы, последний год...

- Надо, говоришь?.. Вы видели такого! Наконец-то, в десятом классе, осознал!

- И то не до конца, - добавил Максим Петрович.

- Я вот что тебе скажу, - директор раздраженно забарабанил пальцами по столу. - Мы тебя отчислим. Немедленно!

Трудно сказать, кто больше удивился: ученик или завуч. Лоб Максима Петровича совсем исчез под прической.

- Пуга-аете, - протянул недоверчиво Хома. - Так не может быть: вчера на веревке тянули, а нынче взяли и выгнали.

- Выгоним, не беспокойся. Отец, как я понимаю, тоже по головке не погладит.

Хома поморщился, мотнул головой:

- Еще бы!.. Но он и вас выругает, Василий Михайлович, вас тоже.

- Меня? - Тулько все больше раздражался. Его утешало только одно обстоятельство: Деркач - воспитанник Майстренко и, значит, за все ответит Иван Иванович.

- Угу, вас. Потому что после восьмого класса отец велел мне идти в училище на токаря, а вы документы не отдали.

- И не стыдно тебе, парень? - подал голос Максим Петрович. Государство дает тебе образование, бесплатно учит тебя... Посмотри в своем классе - разве мало хороших учеников? Дашкевич, Нежный, Иванцова - круглые отличники.

- Интеллигенты, - презрительно сказал Хома. - В институт нацелились. А мне там нечего делать. Сейчас даже те, кто институты кончают, идут в простые рабочие. Зарплата! Скажете, нет? Инженер на сахарном заводе - всего сто двадцать рублей получает... Я как-нибудь полторы-две сотни и без английского языка заработаю.

- Отчислим мы тебя, уважаемый, - повторил директор. - Чтобы у других появилось желание учиться.

Хома затоптался на месте, взглянул на Суховинского, словно хотел убедиться, можно ли директору верить.

- Может, это... не отчисляйте? Пусть бы я уж закончил...

- Иди!

Хома, насупившись, вышел.

Максим Петрович молча переминался с ноги на ногу возле директора. Потом спросил:

- Вы серьезно? Об отчислении? - в его голосе звучал испуг.

Тулько вздохнул:

- Какое там серьезно. Кто позволит... Проверял, как он настроен... Тулько помолчал, о чем-то раздумывая. - Нажимать на ученика, Максим Петрович, - лишняя трата нервов и времени.

- На выпускника еще можно.

Тулько поднял предостерегающе палец:

- До определенной поры.

- Да, времена настали... На девятиклассника и крикнуть не смей. Сразу найдет себе какое-нибудь училище. Он, чудак, не понимает, что в училище также требуют знаний...

- Нажимать надо на Дмитрия Павловича - вот мое слово. Ишь, двойками разбрасывается! Ишь, бескомпромиссное учительство!.. Последствия его мало интересуют, школа его мало беспокоит. Эгоист! Слышали, как он на педсовете? "Не желаю быть очковтирателем..." Хорошо, что вспомнил. Сейчас я вам прочту мысль одного директора. Скажу заранее: я ее полностью разделяю. - Тулько достал газету. - Вот послушайте: "Об очковтирательстве можно говорить только формально. Но по сути мы из принципиальных педагогических соображений не ставим итоговых двоек и не оставляем на второй год". А вот дальше: "Желающим дадим возможность говорить об этом, извините, очковтирательстве еще двадцать лет. Пока не будут разработаны более совершенные формы учета и контроля в школе". Вот так-то!

- Так-то оно так, - тихо промолвил Максим Петрович, пряча глаза. - Но Деркач... у него знания третьеклассника... мы его выпустим в люди...

- У вас есть какие-либо конкретные предложения в отношении Деркача? сухо спросил Тулько.

- Речь идет не только о нем...

- Вот что я вам скажу, Максим Петрович, но, пожалуйста, не обижайтесь. Наверно, настало и ваше время. Пора и вам показать, извините, зубы против подобных горе-педагогов. Момент созрел. С Майстренко вы говорили?

- Нет. То есть... хотел вначале с вами...

- Вызовите и поговорите. Деркач, кстати, из его класса. Пусть и ответит. И не будем, Максим Петрович, выискивать причины за облаками. Последнюю фразу Тулько произнес повышенным тоном.

Во дворе прозвучали настойчивые автомобильные сигналы. Точка, тире, точка, тире... Словно водитель пытался передать с помощью азбуки Морзе какую-то тревожную новость.

Суховинский подбежал к окну, распахнул настежь рамы, осторожно, одними пальцами оперся (чтобы не дотронуться костюмом) о подоконник:

- Ирина Николаевна, что там? - и сразу же оглянулся на Тулько. Автобус... ничего не понимаю. В автобусе, кажется, наши старшеклассники.

- Пусть Ирина Николаевна выяснит и зайдет ко мне.

Максим Петрович передал учительнице распоряжение директора, потом сказал, старательно вытирая носовым платочком белые длинные пальцы:

- Я уже догадываюсь: это прогульщики.

- Прогульщики?

- Они, Василий Михайлович. С посещением у нас крайне неблагополучно.

Тулько раздраженно усмехнулся:

- Вы так сказали, словно посещаемость школьников вас не касается.

- Что вы, что вы! - замахал руками Суховинский.

В кабинет вбежала Ирина Николаевна. Даже не вбежала, а влетела, широко расставив руки, похожая на птицу.

- Водитель автобуса привез нам беглецов, - взволнованно сказала она. Вот список, - подала директору бумажку. - Скажите, Максим Петрович, почему он вмешивается?

- Кто?

- Водитель! Говорит: "Слышу, смеются, а что, мол, нам будет, не впервой!" Ну, его и зацепило, развернулся - и в школу. Заберите, говорит, своих воспитанников, пусть уроки досидят.

- Правильно говорит, - вздохнув, тихо произнес Суховинский.

- Пусть правильно. Но какое его дело?

- Видимо, есть дело!

Тулько тем временем просмотрел список, взглянул недовольно на взволнованную учительницу:

- Вы свободны.

Ирина Николаевна прижала к дородному стану свои неспокойные руки-крылья и выпорхнула из кабинета.

- Ну? - обратился Василий Михайлович к завучу.

- Время, наверное, предпринимать серьезные меры? - отчасти спросил, отчасти предложил Максим Петрович.

- Конкретнее.

- Конкретнее... - Суховинский сел на край стула, словно находился на приеме у высокого начальства. - Если откровенно, Василий Михайлович, то я растерялся. Когда-то на фронте, мы попали в окружение. Нас было пятеро. У нас было три автомата, карабин и пистолет - у командира роты. Мы чувствовали себя уверенно, пока наше оружие стреляло...

- Максим Петрович, у нас в обрез времени, чтобы рассказывать фронтовые приключения.

Суховинский, в общем тихий и вежливый человек, сжал ладони и хрустнул пальцами.

- Извините, Василий Михайлович. Поверьте, я сейчас чувствую себя окруженным врагами воином, у которого патроны оказались холостыми... Все наши меры не попадают в цель, и меня это очень беспокоит. Состояние школы, мне кажется...