Николай Сумишин - Уроки

- Что же, и этот вопрос заслуживает внимания. У Ульяны Григорьевны вдвое меньше уроков, чем у Никиты Яковлевича.

- У Ульяны Григорьевны низкая успеваемость...

- Потому что она требовательно относится к своим ученикам.

Тулько сел, забарабанил пальцами по столу.

- Просто смешно, Иван Иванович. Просто смешно... Вы педагог со стажем, учитель, который, казалось мне, давно понял все тонкости нашей нелегкой профессии.

- Не знаю, что вы имеете в виду. А в нашей школе - позвольте вам это заявить со всей серьезностью - никакой требовательности и никаких твердо определенных положений.

Тулько испуганно посмотрел на Майстренко, словно ученик, которого поймали на горячем.

- Да вы что! Да вы понимаете!..

- Извините, - тихо сказал Иван Иванович и вышел.

РОМАН

Из окна ему видно огороды, работающих на них людей, кусок колхозного поля, где летом желтела пшеница, а теперь грустно поблескивает пахота. Еще ему видно пруд - до самого Манятина: на тихом серебристом плесе застыли лодки рыбаков. За прудом село и дорога к нему - белая в желто-голубом сиянии...

Этой дорогой он когда-то ездил с отцом по грибы в Лисичанские кустарники. Грибов они тогда собрали много, и мама их очень вкусно приготовила. А еще закрыла в банки, и... и потом, когда отец умер, эти маринованные грибы подавали к столу на поминках...

Роман закрыл глаза, чтобы придержать слезу, которая вот-вот должна была упасть на белый лист бумаги. Одновременно и мучительное воспоминание придержал в мыслях: пусть пожжет, пусть побередит сердце, потому что стал забывать отца своего. Сколько лет минуло? Семь? Да. Семь лет, три месяца и двадцать три дня... Время неумолимо стирает в памяти детали, подробности, развеивает их. Вместо них остается что-то очень высокое и невыразительное, этакий тебе монумент. И страшно становится, до ужаса, до боли страшно, потому что не различишь в нем родных черточек отцовского лица. Только взгляд, добрый, требовательный взгляд старшего друга, который ушел из их дома навеки. Только фигура и взгляд...

Теперь они замахнулись на него этим мелким, немощным, бессердечным: "Твой отец от водки умер..." Это бросил ему в глаза Хома Деркач перед дракой, да и директор едва не сказал в учительской.

- Роман!

Вздрогнул, выглянул из окна. В саду переминался с ноги на ногу Митька Важко. "Ну вот, благодарить пришел", - недовольно подумал Роман, возвращаясь от своих воспоминаний, от отца к Митьке, который маячил перед глазами.

- Роман, - сказал Митька. - Я иду с отцом на смену. Почему-то подумал, что и ты хотел бы... Посоветовался с отцом, и он согласился.

Роман сразу вспомнил, что старший Важко обслуживает те самые центрифуги, возле которых когда-то стоял его отец. Подхватился:

- Я сейчас!

Вскоре они шли прямой, как натянутый шнур, улицей, по сторонам которой маячили, словно стрелы, нацеленные в небо, островерхие тополя.

- Слушай... - произнес неуверенно Митька, и Роман подумал, что разговор будет о сегодняшнем: в самом деле пришел благодарить.

- А твой отец на каких вестонках стоит? - спросил Роман первое, что пришло в голову.

Митька посмотрел на него, как показалось, немного с негодованием, потом во взгляде что-то изменилось, и он ответил:

- На первом продукте... Теперь там полная автоматика, вот увидишь. Он будет ждать возле проходной.

Роман опустил голову, задумчиво произнес:

- Мой отец тоже на первом стоял. Тогда вестонки вручную разгружали...

У проходной завода клубился пар, окутывал высокую фигуру Степана Степановича.

- Быстрей, быстрей!

Он поздоровался с Романом, на проходной показал охраннику какую-то бумажку, и, когда тот, заспанный, равнодушно кивнул, пропустил ребят вперед.

Светлый, просторный заводской корпус дохнул им в лицо теплом и тихим равномерным гудением механизмов. Над всем этим иногда взлетали голоса людей. Ступеньки побежали вверх, на второй этаж; на стенах пламенели лозунги, плакаты, какие-то графики. Степан Степанович громко здоровался со встречными, и ребята здоровались с ними. И постепенно удивительное настроение охватило Романа. Словно спешил он на свидание с отцом.

...Кто-то кричал сверху, кому-то кричали снизу. Кто-то подходил к Степану Степановичу, и они долго убеждали в чем-то друг друга, без конца размахивая руками. Роман не только слышал отдельные слова: "вентиль", "трясушка", "выпарка" - они его и волновали.

В паузах, когда Степан Степанович отходил на минутку, возле вестонок становился Митька. Роман никогда не видел его таким. Лицо товарища наполнялось сосредоточенностью, хвастливой самоуверенностью. Он задавался перед Романом: вот, мол, я какой, могу самостоятельно стоять у агрегата. Но Роман на него не сердился и не обижался, разве что немного завидовал.

- Тут главное - поймать миг, когда сахар дозреет, - говорил Митька, наверно повторяя слова своего отца.

В аппаратах что-то щелкало, и белая масса тихо, как марля, падала вниз. А в центрифугу лилась желтая маслянистая жидкость.

- Знаешь, какая здесь сила! Тридцать тысяч оборотов в минуту!..

Липкая жидкость белела и дозревала и снова осыпалась теплым снегом неведомо куда.

- А можно мне? - несмело спросил Роман.

Митька оглянулся на отца и, увидев, что тот увлекся разговором, кивнул: становись.

Роман подошел к пульту, поднял руку, и... она повисла в нерешительности.

- Давай!

Митька дернул на себя рычаг - заслонка неуверенно поплыла вверх.

- Обороты!

Роман дотронулся до синей кнопки. Коричневая масса вдруг прижалась к стенам, словно испугалась Романова жеста, из глубины машины вырвалось скулящее жужжание - действительно испугалась, даже плачет!

Роман засмеялся, и Митька засмеялся, увидев такое удовлетворение на лице товарища.

Жидкость потихоньку белела.

- Воду!

Роман дал воду, и мелькающий крут засеребрился, словно умытый росой.

- Выпускай!

Роман нажал еще одну кнопку, и белая спрессованная масса упала в неизвестность. Вместо нее, лениво вращаясь, поблескивал синевой металл.

Роман даже вспотел и, когда к ним подошел Степан Степанович, неторопливо вытирал капли пота со лба, как хорошо потрудившийся человек.

- Интересно? - добродушно спросил старший Важко, оглядывая раскрасневшегося Романа.

- Угу...

- Сейчас интересно, а бывает и тяжело, - сказал Степан Степанович, и, хотел он этого или нет, в его словах Роману послышалось столько душевной боли, что он взволнованно ответил:

- Я понимаю.

- Вот и хорошо... Я всегда говорю Дмитрию: чтобы понять что-либо, нужно в корень смотреть и умом крутить... Ты, вижу, такого склада парень...

- Наверно, такого... - совсем растерялся Роман, удивляясь, как хорошо видит его этот человек.

Через час Митька повел Романа "пить сладкую воду".