Феликс Светов - Повертон

Но в тюрьме случайностей не бывает, у них всё просчитано. Я к тому времени уже по всей тюрьме пропутешествовал. Каждое первое число - меня переводят. Был у них такой метод: только пообвыкнешь, притрешься - кормушка открывается: "С вещами!".

Так и случилось уже на следующее утро. "А почему в больничку? спрашиваю. - Я не просил..." - "Не просился, обратно отведу, а хочешь - на общак?" - ухмыльнулся старшина.

На общак я, само собой, не хотел, знал, что это такое, а про больничку наслушался. Все туда хотят: камеры почище, кормят - да и словно бы ближе к воле. Все мечтают, но редко кому удается, болезнь твоя тут никакой роли не играет, разве что начнешь помирать, а косить не пытайся, сердце у тебя болит, давление, что-то с желудком - ответ один: "Тюрьма не санато-рий". Едва ли в больничке и главврач решает, можно ли положить, задержать или оставить. Предложить-то предложит, выскажет свои медицинские соображения, или, скажем, ночью, в экстренном случае, когда начальства нет поблизости, до утра, а там всё в руках кума, за ним последнее слово. Тяжелый он больной, косит или просто ему надо поменять место по каким-то таинственным кумовским соображениям, тут высшая математика, и не пытайся хоть что-то понять в тюремных перемещениях... Бывает, конечно, что-то случается, так сказать, в природе, ведут и ведут больных, размякли фельдшера-лепилы, позабыли где служат, или деваться некуда - болен человек, как бы не крякнул, а с лепилы спросят, не очень строго, но - зачем? Вот и определяют, кладут, кого ни попадя, всех подряд, кладут на пол, под шконки. Не надолго, день-два и всех раскидают - больных, хитроумных да кого бы то ни было...

Нет, конечно, больница - особое место в тюрьме. Всегда так было, сколько порассказывали, понаписали, не зря называют ласково - больничка. Хотя те же камеры: железная дверь, кормушка, шконки, решетка на окнах... Те же, да не такие. Стены без "шубы", покрашены светлой масляной краской, белый потолок, простыни - ветхие, изодранные, а чистые, одну меняют после бани. И "ресничек" нет на окнах, сквозь которые, если не отогнуть, и неба не увидишь. А чем ты ее отогнешь, разве что старая, проржавела... А тут намордник: железный лист сантиметров в двадцати от окна, и если глянуть вбок, увидишь: двор между корпусами, деревья; громыхнул шлюз, от ворот въезжают машины: под вечер воронки везут на сборку новых пассажиров - до глубокой ночи, а утром, с шести до девяти, развозят по судам, на этапы; днем гремят грузовики - везут на кухню картошку, капусту; прошелестит "волга", "жигуль" - начальство пожаловало. Три раза на день баландеры тянут на тележках котлы - плещут щи, выплескивает каша - видать какая; офицеры идут в столовую; в субботу вечером женщин из хозобслуги водят в кино, они собираются под окнами, ждут "воспитателей", пересмеиваются, поглядывают вверх, знают - вся больничка прилипла к окнам - живые бабы! "Здравствуйте, девочки-воровки! - кричат из окон. - Хотя бы чего показали!" - "Я тебе покажу - ослепнешь! - кричат снизу. - Решку прошибешь, если осталось чем..." - "Верно! - кричат сверху. - Воровка никогда не будет прачкой!.."

Женщины - особая материя в тюрьме, а на больничке - сестры, венерическое отделение, мамочки... Глянешь из процедурной в окно, пока сестра готовит шприц: в прогулочном дворике мамочки толкают коляски, сидят на лавочках, запеленутый младенец на руке, курят, жмурятся на окна... Месяц-полтора погуляла с младенцем - и на этап, увидит ли его когда-то?.. Что-то удивительное в женском голосе, смехе, в подведенных глазах, а если посчастливится подробней... И кажется из камеры, сбоку через намордник, в открывшуюся кормушку - какие-то они светлые, веселые, - силы в них, что ли больше?

И прогулка на больничке положена два часа, хотя и не соблюдают, а есть право базарить, требовать - отдай мои два часа! И гуляют не на постылой крыше, где ничего, кроме неба в клеточку сквозь ржавую сетку да обрыдшей высоченной трубы, гарь забивает глотку, подыши-ка на крыше... Больничка гуляет внизу, над стенами двориков с одной стороны обшарпанные корпуса спец, за ним общак со слепыми, затянутыми ржавыми ресничками окнами, а с другой - деревья, психушка, не вольное здание, а всё вольней, и покрашено в яркий зеленый цвет, и окна там посветлей, блестят стекла, решетку едва видно - весело глядят окна без ресничек, без намордников...

Но главное на больничке - пища. Вроде и голода нет сегодня в тюрьме, какой голод, если хлеб остается, не управишься с пайкой, она как глина, вторая выпечка, да и зачем - передача из дома каждый месяц, а повезет, камера маленькая, у всех передачи, ларек... Нет голода. А попадешь в больничку, сразу поймешь, что потихоньку доходишь, доплываешь. Поставят в первый день на весы - мать моя, мамочка, куда ж мой вес делся? То-то штаны сваливались, через день пуговицы перешивал, свитер болтается, как с чужого дяди. А на больничке - каждое утро к пайке белый хлеб по четверть батона, полкружки молока, а девки из хозобслуги наливают полную, масла кусочек, граммов двадцать пять, кружка компота, не сладкий, а сахар свой, добавляй по вкусу, каша - и забыл в камере, что бывает такая! - манная, рис, лапша, и накладывают с верхом. Но главное - мясо. Каждый день перед обедом гремит кормушка и является миска с мясом, по числу зеков, куски в пол-ломтя хлеба - день свинина, день говядина. Редко, кто дождется обеда - мясо на хлеб, посоли погуще, а если луковица есть! Кто посолидней, не замечает миски с мясом - а дух идет по всей камере! - ждут обеда, и в горячие щи - шлеп мясо. И каши не надо, сыт. Простое дело, кусок мяса, едва ли в нем граммов сто, пятьдесят, не больше, а через месяц, если продержишься, встанешь на весы - три килограмма набрал, и ходишь веселей, и руки-ноги на месте.

Одна тягость на больничке, потому многие и не хотят, хотя надо бы, курить нельзя. Как ведут из отстойника, обязательно разденут догола, переворошат все захоронки - а всё равно проносят, у каждого свои секреты... "Принес курить?" - первый вопрос в больничной камере. И сразу к окну, подымить.

Много возможностей добыть курево на больничке: из соседней камеры ночью подгонят "коня", поделятся; прогулочный вертухай распахнет дверь, холод, неохота ему гулять: "Ну что, мужики, - гулять или курить?" - "А сколько дашь?" - "Три сигареты на всех". - "Давай, больным людям кислород вредный..." Или заведут в прогулочный дворик после малолеток, у них хорошо с куревом, папа-мама подгоняют, весь дворик заплеван окурками - собирай да суши на батарее, кури, радуйся. А бывает, у кого-то амуры с сестричкой, тогда вся хата с куревом, ждут-не дождутся, когда у него процедуры.

И главный страх - выкинут с больнички, отправят обратно, неделю-другую разнежился, нахлебался молока с мясом, снял напряжение, спишь, читаешь книжки, и такой чернотой вспоминается камера, хоть и спец, а если общак... Оттого и мясо другой раз не прожуешь, еще день, еще два - всё равно отправят, сколько можно косить, да хотя б ты был больным - кого это колышет: "Тюрьма не санаторий...".