Александр Успенский - На войне. В плену (сборник)

Не могу забыть скандала – ссоры между двумя штаб-офицерами, из коих один был георгиевский кавалер. Именно он, напившись пьяным и враждебно настроенный против другого штаб-офицера, с ножом в руках пытался ворваться в комнату последнего, грозил и кричал на весь коридор, что он его сейчас зарежет! Обладая огромной силой, он уже начал ломать крепкую дверь… Никто из офицеров не решался к нему подступить, и вот, наконец, на его звериный рев явился вооруженный немецкий караул… С ружьями наперевес бросились на него немцы и обезоружили. Он сопротивлялся, а они били его прикладами и потом поволокли по коридору в комендатуру. Это была позорная картина!

По своей должности председателя квартирной комиссии мне часто приходилось наблюдать ссоры между офицерами по самым мелким поводам, иногда прямо комического характера.

Раз, среди ночи, когда я крепко спал, ко мне в комнату ворвался один французский капитан, бледный, взволнованный, с криком: «Colonel, colonel, sauvez-moi!» (Спасите меня!) «В чем дело?» – вскочил я, испуганный. «Меня выбросили из комнаты, хотели бить, и за что?! Поместите меня в другую комнату!» Я пошел с ним на третий этаж к его комнате, в которой помещалось десять французов и двое русских. Подхожу и вижу картину: все вещи этого капитана: тюфяк, подушка, одеяло, сапоги, одежда и чемодан – разбросаны по коридору. Комната заперта. Я постучал. Посмотрели – открыли. Ко мне бросились человек шесть французов: все кричат, волнуются, жестикулируют, грозя кулаками стоящему у дверей своему выброшенному коллеге. Русские офицеры, помещавшиеся здесь, улыбаясь, рассказали мне, что ссора вышла из-за полотенца: этот капитан вместо своего полотенца над кроватью взял у соседа новое полотенце, а свое, худшее, повесил ему (полотенца казенные). Это заметили офицеры, и начался спор, превратившийся в скандал. Stube не пожелала иметь его в своей среде, его выставили, а вещи выбросили на коридор. Никогда раньше таких сцен, особенно среди французов, не бывало. Среди ночи пришлось мне водворять этого капитана в другую комнату.

Какое утешение давал в это тяжелое время плена наш кружок! За зиму (17–18 гг.) поставлены были лучшие вещи Е. К. Горянским из разных опер, и мною – драматические.

В спектакле 22 ноября удался «Новый Стерн», комедия князя Шаховского в стильной постановке прапорщика Верещагина, и много смеху дала «Свадьба» Чехова, где я, играя телеграфиста Ять, «ухаживал» за акушеркой Змеюкиной (прапорщик Полежаев). Пьеса удалась, и ее мы повторили в дальнейшем не раз. Особенно же удалась мне постановка «Сыщика», веселой комедии в трех актах Мясницкого. Хороший тип любителя-сыщика дал капитан Жмелев; чудесно изобразил шалунью-девочку прапорщик Полежаев; другие персонажи были тоже на своем месте. Я за эту постановку и за роль старой няньки получил большую корзину цветов. Наконец, общими усилиями Е. К. Горянского, штабс-капитана Глиноецкого и моими на масленице 1918 года поставлена была целая оперетка «Ночь в пуховке» – музыкальная мозаика из разных опер и опереток и подражание оперетке «Ночь любви» Валентинова. Либретто и разные куплеты оперетки были составлены и аранжированы нами же.

К этому времени наши оркестр и хор усовершенствовались (все те же капельмейстер Максимов и капитан Добрынин). Техническую часть, особенно трудную в этой постановке, прекрасно выполнили В. В. Орехов, поручик Павильно-Пацевич и поручик Соболев.

Костюмы и парики Бреславльской оперы. Оперетка имела шумный успех и развеселила нашу публику, сильно приунывшую от последних печальных вестей с фронта и родины. Особенно эффектны и до слез комичны были две солидные балерины: это – командир батареи капитан Шуба и присяжный поверенный, прапорщик А. А. Смирнов.

Лекции офицеров Генерального штаба. Наше отношение к государственным переворотам в России и самоопределению народов. О Литве. Акт Литовской независимости.

8 января 1918 года в войну вступила Америка, на стороне России и Франции.

Весна 1918 года. Мы, сидя в плену, с неослабным вниманием следили за тем, что делается на революционном фронте. Новый вождь русской революционной армии Л. Троцкий совершенно не обладал мужеством и храбростью, а только выдающейся жестокостью к своим же войскам. Хвастливое, насмешившее весь свет объявление им «ни мира, ни войны», и сейчас же, вслед за угрозой Гинденбурга нового наступления его армии, поспешное заключение им в феврале унизительного, «похабного» для России мира – сильно ослабило фронт Держав Согласия. Пленные офицеры Генерального штаба читали нам лекции о ходе военных операций, иллюстрируя их планами и картами в большом масштабе. Хотя источники для сообщений были исключительно немецкие, но выводы – заключения, которые делали наши лекторы, были беспристрастные и поэтому очень интересные. Аудитория, где читались эти сообщения, всегда была переполнена слушателями, как солидными седыми полковниками и капитанами, так и молодежью. На лекциях были и те французы и англичане, которые понимали по-русски. Не приходили сюда только революционно настроенные офицеры.

Как же мы – кадровые офицеры старой русской армии – отнеслись к государственному перевороту в России?

После первого ошеломляющего впечатления от известия об отречении царя с наследником, а затем и великого князя Михаила Александровича, от престола мы стали внимательнее читать телеграммы и разбираться в ходе революционных событий в России. Единодушно и горячо осуждая Временное правительство за развал армии, мы, в общем, с большой симпатией отнеслись к тому, что тогдашняя русская власть добровольно признала исторические права и культурно-национальное самоопределение народов, входящих в состав Русского государства, в смысле их независимости и объединения.

Сознание, что Россия не является теперь больше «угнетательницей» других народов, каковой считали ее в Европе, меня искренно радовало. На протяжении долгих двадцати пяти лет военной службы вместе со мной в русской армии служили и были моими искренними друзьями и литовцы, и латыши, и поляки, и грузины, и эстонцы, и татары, и армяне. Военная служба и офицерские традиции соединяли всех нас в одну дружную семью. Нас не касалась правительственная «политика разъединения» офицеров по национальности или по религии. Мы – русские строевые офицеры не свыше командира батальона – сами возмущались «католическими вакансиями» или неаттестацией на роту или на батальон иногда выдающегося по службе офицера – нашего товарища – из-за его нерусского происхождения.

Конечно, прием офицера в полк много зависел от согласия не только командира полка, но и общества офицеров, и вот, например, в Литве и даже в Польше, т. е. в пограничных округах, были некоторые полки, как наш 106‑й Уфимский полк, в котором из шестнадцати строевых ротных командиров было шесть инородцев – не православных.