Григорий Свирский - Анастасия

. "Савелий-"Бетховен" стал в моих глазах олицетворением всей простой, когда-то крестьянской, замечательной семьи Лазаревых. Дай им Бог!..

И тут Савелий закусил свою губу до крови, выдавил из себя через силу.

- Не знаю, что делать, Григорий Цезаревич? Мне судьба завтра же от страстной филиппики моей гордой "дроли" о ГБ-ФСБ не оставить камня на камне...

- То-есть, извините, Савелий... почему?

- Так сложилось..

- Как, простите, сложилось? Вас, свободного человека, свободного художника...- Взглянув на побелевшие щеки Савелия, оборвал самого себя на полуслове

- Ни за что не поверю, ежели вдруг скажете, что вас, Савелия Лазарева, нового американца- свободного художника, заклятые враги Анастасии, все эти треклятые КГБ-ФСБ, могли "захомутать" ? Не разыгрывайте меня, как Слава.. придумайте что-либо достовернее...

- Пропал я, Григорий Цезаревич! Именно это и стряслось. Захомутали...Кто? Кто в России может захомутать!.. Лубянка платит мне гроши. Но для музыканта не самого первого ряда и копейки -деньги... Да не в них дело!

Провалившиеся острые щеки Савелия, на которых сверкнули капельки пота, стали цвета свежевыбеленного потолка ...

Меня пронизало холодом.

- Как могло стряститсь такое несчастье? - произнес я оторопело. - Чтоб вы, сын Дмитрия Ивановича, брат Славы... вы - сибиряк... Савелий Лазарев ... талантливый пианист... свободный... повторю снова и снова ... свободный художник... и вдруг попали на эти "распроклятые галеры"?...

Он долго молчал. Потом начал медленно рассказывать. Говорил, как камни ворочал.

- На излете советской власти... Я аспирант Московской Консерватории... На кафедре имени покойного Гольденвейзера... выпустили рукописный журнальчик... Протестовали против травли нашего учителя. Профессора Кацеленбогена, святого человека... Против засилья оголтелых бездарей... Я к тому же нарисовал довольно злые шаржи на нашу юдофобскую доцентуру. Не для журнальчика. Так... рука чесалась. Шаржи вклеили в журнал Кто-то из доцентов-стукачей донес.. Вызвали на Лубянку. Распросили, что и как... Я думал, это и все.

Нет, требуют, что б все написал. ... Ну. я что-то накарябал, они на глазах разорвали

- Антисоветский выпад, а вы хаханьки?! - И требуют доноса по всей форме. На професора Кацеленбогена, как на агента сионисто-американисто... Ну, полный сталинский набор. Я отказался.

- Не напишешь, оформим десятку, - деловито сообщил следователь.

Я взорвался, накричал на него, мол, сейчас не тридцать седьмой год...

А время-то, на самом деле, было лихое. Только что закончился суд над студентом из дипломатического. И тоже за рукописный журнал. Врезали ему на всю катушку. По семидесятой статье.

Следователь остервенел, облаил меня грязным изощренным матом, на глазах превращаясь в уголовника-пахана. Куда-то позвонил, заявился мужик в шляпе на затылке, огромный, как лошадь.

- Прежде, чем тебя отправят в лагерь, лаВуреат, - он тебе переломает руки...- спокойно пообещал следователь.

Господи Боже. Как я испугался. Переломает руки!.. Для пианиста, аспиранта консерватории. Страшно!

Как мне не было страшно, писать донос на професора Кацеленбогена отказался.

Следователь быстро вышел, явился вместе с каким-то хмырем в генеральских погонах.

Тот поглядел на меня, и как заорет: " Консерваторию превратили в антисоветскую синагогу, а ты... кого ты защищаешь, русский человек?!"

Я ни в какую.

Генерал ушел, а "лошадь в шляпе" и огромными кулачищами ходит, к моим рукам приглядывается...

Следователь говорит: - Ну, так! Закрою дело, если дашь подпись, что станешь нашим глазом в сионистском гнезде... А нет, так нет! Лагерь. А уж на роялях больше тебе ничего не взбодрить. Никогда!..."

Я сижу полуживой. Меня трясет как под током. В страхе думаю. Никого ж я не оговорил. Не подвел. Подпись ни к чему не обязывает... Из двух зол... Черт с ними!

Мы долго сидели молча. Савелий докурил сигарету. Я не выдержал.

-Савелий! Да плюньте вы на них. Вы теперь новый эмигрант, в Нью-Йорке. Лет через пять станете американским гражданином

-Я тоже так думал. Проглядывал по привычке российский интернет, это же, как зараза, не отпускает. Но писать в нем перестал. Оторвался. Недели три назад, в Нью-Йоркском Клубе миллионеров, где я по субботам музицирую, подсело ко мне рыло. Сказало с улыбочкой на устах

- Имейте ввиду, у нас руки длинные...

Я и рта не раскрыл, исчезло рыло...

- А Славик, отец знают, что с вами стряслось?

- Боже упаси, Григорий Цезаревич. Я тогда... один на всем белом свете... Навсегда.

- А мне, незнакомому человеку, доверились?

- Дорога привела, Григорий Цезаревич. Долгая... Не прямая. Хотите, чтоб рассказал?.. Я много ездил по российской глубинке. Иногда заталкивали на сцену хорошо настроенный клубный рояль. А когда и чудище завода "Красный Октябрь", на котором рубили дрова. Уставал зверски. Между гастролями, я, холостяк, любил отдыхать под Москвой, в домах творчества. То у композиторов, то в ВТО, а как-то занесло зимой в Малеевку, к писателям. Там Москва-река неподалеку. Классная лыжня... Писатели люди любопытные. Вечерами все в гостинной, там старинный рояль фирмы "Беккер". Потом попал к ним откуда-то концертный "Steinway", для мня божественная удача. Сыграл им на "Станвее""Лунную" Бетховена. Шуберта. Похлопали жиденько, для них, тугоухих, что мещанский "Беккер", что "Станвей"! Забросали вопросами. Слово за слово. Где семья? Говорю, у меня родители в Канаде... Какой-то старик воскликнул. В Канаде? Там Гриша!"

- Какой Гриша?

Тут мне и начали - какой- такой... Про ваши схватки с КГБ. Предвидели, рассказывали наперебой, посадят Григория. Или выгонят из страны?.. Выгнали...

Один из стариков приблизился, , протянул руку, знакомясь, назвался Евгением.. Не узнал его сразу. Время свое берет. Раньше таких глубоких морщин на его лице не было. Женя Евтушенко. Длинный. Худющий, как и я. Вспоминал как, вернувшись из Парижа, привозил к вам домой, Григорий Цезаревич, газету Ле Монд с вашими "огнепальными" речами. Понимал, могут засечь. Но привез...

Когда уезжал из Малеевки, спросил Евтушенко, не передать ли от него привет Грише Свирскому..

Он замялся, процедил:.

- Свирский меня не любит... Посвятил мне в своем" Лобном месте" целую главу. Там все черным по белому...

- Не любит и после вашего "Бабьего Яра"?

Евтушенко усмехнулся, поведал: - Столкнулись как-то со Свирским нос к носу в Иерусалиме, на Международной книжной ярмарке. Я ему сразу : - После "Бабьего яра" вы могли бы и не вспоминать мне о вынужденном моем "холопстве". Знаете, что мне ответил этот крутой парень? - НЕ НАДО ПРЯТАТЬСЯ ЗА СВОИ УДАЧИ...

После Малеевки я прочитал, Григорий Цезаревич, все ваши книги, которые только мог достать... Уже здесь , в Нью-Йорке, спросил старого еврея, хозяина русского ресторана " Самовар". Тот был в России не то флейтистом, не то еще кем-то, не знавал ли он в Москве Свирского? Тот возгласил, как старики в в Малеевке - Гришу?! - И пошло...