Григорий Свирский - Андрейка

Новичка встретили добродушными возгласами.

-- Вот он, утопленник! А ну, вруби погромче!..

В первую минуту Андрейке почудилось, что он оглох. Потом слух вернулся к нему. Рев, нарастая, вызывал ужас: казалось, на него наезжает паровоз, грохочут под колесами рельсы, гудит земля, громадный состав подмял его под себя, и нет этому конца.

Андрейка стоял в оцепенении минут пять, и вдруг паровоз исчез сразу, точно взлетел в небо и превратился в русские сани, которые тащились по снегу...

Андрейка от радости даже покружился, раскинув руки: кто-то грубо одернул его:

-- Хелло, у нас не танцуют! У нас пьют пиво!..

Андрейка начал различать в дымном мраке людей. Все сидят по стенам, на диване, на полу, в кожаных куртках и джинсах. У многих волосы до плеч. Андрейке вспомнились школьные стихи, забыл, чьи:

У Махно до самых плеч

Волосня густая...

Махно, рассказывала учительница, был анархистом.

-- Эй, вы анархисты, что ли? -- спросил Андрейка.

"Анархисты" не ответили, успокоенно вслушиваясь в тихие звуки; сидели неподвижно, как в концертном зале, звуки были напряженно-скрипящими, царапающими, словно сани мчали то по талому снегу, то по земле, и тут только зазвучала песня, похожая на плач.

Андрейка не разобрал первых слов и вполголоса спросил сидящего рядом, о чем песня.

-- "Бетонные джунгли", называется, иначе "Тюрьма"... Ты сидел в тюряге?.. Ну, так у тебя еще все впереди, парень...

Но сани с грустной песней опять подмял грохочущий товарняк.

Казалось, гитарные струны рвались и кто-то размеренно бил его, Андрейку, палкой по голове.

Он почувствовал боль в висках. Обхватил голову руками...

-- Хелло! -- проорал в ухо сосед. -- Слушай! Умные слова. Только у нас можешь услышать умные песни. У остальных -- слюни: Love! Love! Love!

Но тут врубили еще громче.

Андрейку вынесло из квартиры, как ураганом. Он кинулся по грязной, заплеванной лестнице вниз. Зацепившись носком кеда за выщербленную ступеньку, полетел вниз; разбился бы, если б не успел ухватиться за ржавые решетчатые перила. Огляделся. Стены были расписаны углем, слова бранные, почище тех, что красовались на белой майке девчушки-панка. Рисунки странно однообразны. Андрейка еще не знал о существовании назойливого искусства "граффити", загадившего вагоны нью-йоркского метро.

Стал смотреть под ноги: голову сломаешь...

Из двери, ведущей на один из этажей, доносилось нечто похожее на песню. Скорее, это был речитатив, и очень внятный. Электрогитары не заглушали слов. Кто-то втолковывал свое с большой убежденностью. И барабан подтверждал своим гулким "бам!", звучащим, как "так!".

Люди живут в страхе,

Сжавшись, как мыши, в своих норах. Так!

И знаешь, что я тебе скажу:

Наше заброшенное жилье

Выглядит лучше их красивых домов,

Из которых они боятся высунуть нос,

Когда наступит темнота... Та-ак! Конечно!

А мы здесь живем

И мы не боимся никого и ничего.

Мы -- свободны...

Барабан вдруг потерял силу, рассыпал горохом свои так-ти-та-та-а-ак, вроде бы смеясь над уверенностью певца.

В полумраке коридора Андрейка разглядел согнутые фигуры. На каменном полу сидело пятеро молодых черных ребят. Они вяло играли в карты.

Андрейка хотел было уйти, но из магнитофона, стоящего у стены, зазвучало:

... Город -- это джунгли. Что делать?

Жизнь доводит человека до грани.

За горло берет. Но я попытаюсь не потерять голову...

Один из парней выключил магнитофон, оборвав песню на полуслове, и окликнул Андрейку.

-- Хелло, чего надо, asshole , так тебя этак... Мотай отсюда, белая вша!

И Андрейка снова побежал по узкой и бесконечной лестничной спирали, засыпанной обвалившейся штукатуркой, окурками, грязью. Все вниз и вниз. И почти у входа наткнулся на группу странно одетых парней и девчонок... В этом старом полуразрушенном доме все было странным. Однако ребята выделялись даже в таком доме. На китайце с растрепанными африканскими губами майка с восходящим солнцем. У другого расписана иероглифами. Гуськом тянулись и белые, и карибские негры, черные, как московские трубочисты, которых Андрейка помнил по картинкам деда. За ними испанцы или португальцы... Такой Вавилон Андрейка видел только в торонтском автобусе, где каждый пассажир с другого континента.

-- Это что, клуб? -- спросил Андрейка у парня в очках, который никуда не торопился.

-- Это?.. Это -- "музыкальный ящик". -- Он улыбнулся. -- Собираются ломать. Нас переселили. В другую "общагу"... Хочешь приткнуться?.. Живи! Пока снесут, берут помесячно. Не смотрят уж, студент или не студент...

Какая-то ширококостная девушка в спортивных шароварах, остриженная под мальчишку, заметила красный расклеившийся гребень на Андрейке и захохотала, взъерошила его петушиный гребень. Рука у нее мягкая.

-- Ты здесь живешь?..

-- Не знаю, -- признался Андрейка.

Она улыбнулась в ответ, взяла его за плечи и почти втолкнула в огромную квартиру, где тоже крутился магнитофон. Правда, где-то за дверью. Ничего не рычало, не пугало; разве только мелодия, заполнившая вдруг комнату, была тревожной.

"Кто эта девушка, которая постоянно с тобой? -- пел высокий женский голос. Волнение в нем было столь сильно и глубоко, что Андрейка затих. -... Не я, а она постоянно с тобой... "

-- Меня-а зовут Кэрен, -- сказала широкая грудастая девчонка. Нет, даже не сказала, а, скорее, пропела. И голос тот же, что на пленке. Она исполняла? -- А тебя-а?.. Минуточку, Андрэ. -- Она быстро, тихо, без слов раздала своим китайцам, неграм и испанцам какие-то папки. Оказалось, ноты. И те тут же ушли...

-- Что это за интернационал? -- спросил вполголоса Андрейка, чтоб, завязав разговор, уйти от саднящих душу расспросов...

Кэрен приложила палец к своим сочным лиловым губам. Мол, помолчи!

В тишине, за тростниковой занавесью, под дверным проемом, послышались звуки, ни на что не похожие. Там репетировал струнный оркестр, что ли?.. Да нет! То ксилофон заспешил куда-то нервно, то зазвенело стекло, точно играли на бутылках. Э, да это как на школьном "капустнике", который устраивала бабушка. Его, Андрейкин, номер назывался "стаканное соло". Вода в стаканах на разном уровне -- полная гамма...

Да нет, это и не стекло. Звуки оборванные, стучащие. Мелодии нет, растворилась в нарастающем грохотании...

Ударник работает?

Ясно, это и не звуки вовсе, а стуки...

Но и стуки-то -- не стуки. Переливчатые стуки, а вот и колокольчатые.

Наконец, кажется, уловил, в чем дело.

Гремят рассыпанные горохом маленькие африканские барабанчики. Как у диких племен в праздники. Ритуальные танцы под там-тамы... Слышал не раз. По телеку. А вот и треугольник вступил. Оркестровый треугольник. Колокольчатый...

Ну, ясно...

Минут десять неистовствуют ритуальные барабанчики. Вот уж конца им нет...