Григорий Свирский - Бегство (Ветка Палестины - 3)

На этот раз поднялись на ноги все, хотя многие по молодости Давида Дара не знали. Аплодировали долго, укрепляясь в мысли о том, что беды Израиля начались вовсе не с их приездом... Знай мудрый Дар о такой чести после смерти, может быть, ему было бы легче в те страшные для него, последние годы.

Еще не затихла овация, к сцене подскочил старик Капуста.

-Видеть не могу, как многие олим стараются слиться со стенкой, чтоб их не видели-не слышали! Шипят: "Не высовывайтесь! Вам отомстят!" - И красные узловатые руки старика затряслись.

Зал взорвался от крика. К трибуне рванулось человек десять. Начиналось то, чего Дов опасался - самовоспламенение ненависти. Взглянул на Эли: готов?

Эли знал в лицо едва ль не пол-зала. Иных встречал еще в гостинице "Sunton". Да, есть народ думающий, но еще больше быдла, которое будет молча жевать свою краюху и в суде, и над гробом...

Вряд ли бы он так беспокойно присматривался со своего председательского места за столиком к возбужденным гневным лицам и нервничал, если бы не вчерашняя встреча в журналистском клубе Тель-Авива с влиятельным членом Кнессета от левой партии... Среди множества приятных похвал еженедельнику Эли, тот обронил: он, Элиезер, оказал бы его партии неоценимую услугу, если бы помог русским евреям оторваться от этой "перестроечной" России не только территориально, но и духовно. Не навязчиво, но последовательно, из номера в номер, важно было бы убедить подписчиков: не жить русскими делами! Не смотреть московского телевидения! Еврейский корабль отплыл от русского причала. Пора рубить канаты, не так ли?..

"Мыши и крысы! - мысленно воскликнул Эли, поглядывая в том клубе на величественно-медный профиль старика с крупными, словно вывернутыми ноздрями, из которых торчали во все стороны седые полоски. - Крысячий истеблишмент. Сорок лет жили в подвале, сторонясь промышленной революции, теперь хотят схорониться от политической... При том еще найти неотразимые оправдания своей крысячей политики. Разве тут обойдешься без профессиональных лжесвидетелей? Как воздух, нужны профессионалы с гибкой спиной. За любые деньги".

А потом, успокоившись, подумал, что старик прав в одном: людям пора перестать вариться в собственном соку. Конечно, страшно перестать, если не предлагается взамен ничего, кроме идеи бен-гурионовского "социализма". Со своими ворами и чиновничьим хамством. Обожглись россияне на идее великодержавия. На всю жизнь обожглись...

Тем же вечером осенила его и другая мысль: если бы эта "железная когорта" поддержала еженедельник, он, Эли, не чувствовал бы за своей спиной зияющей пустоты случайной удачи...

. В конце-концов, весь его многолетний литературный опыт, его "творческий подход", выделявший его среди бездарей партийной печати, был пронизан подспудным стремлением "попасть в точку". Свое мнение, если оно шло вразрез с пожеланиями всевластных сусловых, лапиных, - несть им числа сталинских сатрапов - он, ругаясь и "отплевываясь", оставлял в гардеробе, вместе со шляпой. Там это было основным условием выживания.

Ныне он нервничал, как никогда. "Эмигрантского нытья" на "общественном суде" предотвратить не удалось. Навертели пять кассет. Поезд разогнался, тут уж тормози - не тормози.

Зал терпеливо слушал размышления Эли по поводу несовершенства национальных структур. Оказывается, во всем мире национальные (этнические) структуры подлинной демократии никогда не рождали. Они идеальны в борьбе с имперскими силами, за свой суверенитет, но, увы, не в развитии гражданского общества...

- Очень учено, - прозвучал чей-то резкий баритон. - Скажите лучше за Израиль.

Снова начался шум. Кто-то закричал, затопал ногами.

- Не мешайте адвокату! - грозно произнес кровельщик из Кальмансонов, подымая над головой кулак. - Защищать наше говно нужно мужество и доброе сердце.

И зал, к радостному удивлению Эли, ответил ему аплодисментами. Эли ободрился и тут же принялся оперировать шарлатанской статистикой по принципу " у них еще хуже!", над которой прежде посмеивался:

- Абсорбции и Израиле пятисот тысяч человек - это все равно, как если бы американцы приняли сразу двадкать пять миллионов. Какой там был бы ералаш! Сколько было бы там голодных и бездомных!..

- "Голос Америки" никого не зовет, а "Кол исраэль" искричалась! яростно возразили с пола, где сидели на газетках опоздавшие.

- Но вы не будете спорить, что существуют объективные причины...

- Хамство тоже объективная причина! - парировали с пола.

- Да заткнитесь, наконец! Дайте человеку высказаться! - взревел кто-то из стариков Кальмансонов. - Вы что, на партсобрании, что ли?! Дикари!

"Дикари и есть!" - подумал Эли. Тут было самое время сунуться с идиотской идейкой "от железной когорты", и Эли осторожно высказал ее, несколько, правда, очеловечив, переведя из политической плоскости в педагогическую. Мол, когда изучаешь незнакомый язык, целесообразно отрешиться ради успеха от всего чужеродного...

Возможно, всё и прошло бы, не окажись в зале горластой девчушки-филологички - преподавательницы языков. Она тут же подала голос, что это не обязательно: существуют разные теории усвоения.

Дов рыкнул на нее, усадил взмахом руки. Эли, естественно, ринулся ему на помощь.

- Вы недовольны, и это ваше святое право! - воскликнул он. - Одно дело бытовые трудности, бездененежье, совсем другое - утрата своего человеческого достоинства, прозябание до конца жизни без надежд. Это страшно. Но... - И резко выкинул руку вперед. - Есть и другой Израиль. Не где-то там далеко Израиль вилл и заброшенных к нам "парашютисток". А вот здесь он, наш: мы уезжали ради детей и внуков, наша алия - алия родительская. Кто же не видит: детишкам здесь рай Божий! Знаю по своему внуку, Ёнчику. Покажите мне хоть одного мальчонку, прожившего в Израиле два - три года, который был бы несчастлив?! Не для этого ли терпите невзгоды и подвохи. И все вынесете для счастья своего ребенка!

Тут выскочил в проход паренек лет семнадцати в рваной майке, стал вопить о чем-то. Шум начался несусветный. Эли нагнулся, взял лежавший на столе "матюгальник", гаркнул: - Шуш! - Так в Австралии унимали их, детей. Однако несколько юных голосов закричали о чем-то сходном. Вроде бы в школе их не любят, дразнят "помойными русскими". Мальчишек поддержали их матери. Общественный суд закачался, как корабль в бурю.

Эли понял, не уймет стихии, разнесут зал.

- У российского бунта, - вскричал он, напрягаясь изо всех сил, сжимая руки в кулаки, - неизменно женское начало. По великому Щедрину, кровопролития в России всегда начинались с того, что некая Дунька толстопятая и Матренка-ноздря мотались по городу в неглиже, плевались, кусались и произносили богомерзкие речи...

Зал захохотал и, чувствовалось, сразу помягчал к оратору.