Григорий Свирский - Мать и мачеха

Чтобы преодолеть противодействие Крючкова, мы привлекли к изысканиям и исследованию грунтов самых известных киевских ученых и инженеров, в том числе, главного специалиста "Киевпроекта"... Когда и это не помогло, создали новую комиссию, в которую включили и руководство технического отдела 4-го треста.

Руководители этих трудностей убоялись, и, чтоб уж никакого риска, решили разрезать дом "осадочным швом", как говорят строители, и посадить треть дома на специальных сваях ("буронабивных"), а остальные две трети -на сплошной железобетонной плите. Эта перестраховка, конечно, влетела нам в копеечку. Но, как говорится, снявши голову, по волосам не плачут...

Как водится, дом пытались ввести в строй с большими недоделками. Еще полгода войны, и недоделки устранили, все двери и окна теперь закрывались и краны не текли...

Я и мой товарищ Алик Киржнер отправились в Киевский горисполком, "оформить" готовый дом. Этой работой в горисполкоме занимался Иван Зверин, немолодой человек в офицерской гимнастерке, с Золотой Звездой Героя на груди. Он долго перекладывал с места на место наши бумаги, а потом вдруг потребовал у меня паспорт. Взглянув на паспорт, он как-то недобро прищурился и потребовал, чтоб я проехал с ним в райисполком. Едва мы вошли в кабинет председателя райисполкома В. Пушкарева, как Зверин воскликнул с возмущением: "Я первый определил, что Поляков еврей и что в его жилкооперативе одни Соломон Абрамычи и Абрам Соломонычи!.. Куда вы глядели?! Печерский спуск теперь будем переименовывать в Еврейский?! Да катись они!..."

И тут у меня, чувствую, подступило к горлу. Я родился под Киевом, воевал под Киевом. Тут бы меня и похоронили, если бы мы не смогли прорвать немецкое кольцо... Когда меня ранили под Ковелем 14 июля 1944 года, я попросил отправить меня в киевский госпиталь. "Если умру, так хоть на родине..." В конце войны выписали инвалидом, левая рука не двигалась...

И вдруг этот бывший герой, совершенно трезвый, позволяет себе горланить при всех: "Да катись они!.."?!

-- Ты что за новое геройство хочешь, -- спросил я, стараясь унять свои чувства. -- Чего хочешь?! Еще одну Звезду получить или последнюю потерять?!

Председатель райисполкома Пушкарев не произнес ни одного звука. Словно бы его здесь и не было. Он знал, что на этом этапе изменить ничего нельзя, да и скандал ему был совершенно ни к чему.

Геройский И. Зверин понял, что он со своими откровениями опоздал, вернулся в горисполком и... продолжал понуро оформление документов.

Какой был праздник в нашем НИИ, когда мы наконец въезжали на свой Печерский спуск! У женщин слезы радости на глазах. Во всех квартирах были накрыты столы, и соседи приглашали друг друга на пиршества, даже если до этого дня были едва знакомы. Получил и я квартиру. Прекрасную. С окнами на две стороны света. Из окна был виден Софийский собор -- краса Киева. Вдалеке сверкал на солнце Днепр...

Я смотрел в широкие окна на родной Киев, вспоминал все, чего пришлось наслушаться от киевских градоначальников, понимая, что это вовсе не прошлое, это и мое будущее, и будущее моей дочери, которая с ликующим гиком носилась по комнатам.

"Неужто и ей придется всю жизнь мучиться, как мне?!.. В школе ей уже кричат, чтоб она убиралась в свой Израиль или куда подальше!"

...Казалось, я достиг всего, чего хотел. Меня ценили и продвигали в НИИ, я построил прекрасный дом...

Да вот только жить в этом доме мне стало невмоготу.

Нет, я не оговорился, сказав, что почти привык к антисемитизму. Такая тут, фигурально выражаясь, экология... Но разве глумление градоначальников в стольном городе Киеве -- это "знакомый до слез" антисемитизм? Разве это бытовой глум? Трамвайное кликушество юдофобов, которое пропускаешь мимо ушей?.. Увы, это бесчинствует власть. Это государственный "холодный погром", на который нет управы... Сколько это будет продолжаться?.. С тех пор, как вернулся с войны, погром не прекращался. Начальники университета и учреждений бахвалились, что у них, без малого, юденфрай. Чисто от жидов... Когда зачастил в горисполком и другие места по поводу нашего дома, наслушался такого, что и бумага не терпит. Писать стыдно... Понял, от них надо уходить. И мне, и дочери моей. От нашего родного государства всего можно ожидать...

Правда, Чернобыля я все же не предвидел. Будущее пришло страшнее, чем представлялось мне в воображении.

И в один из дней, после очередного посещения начальства по сугубо техническим вопросам, я прямо с работы заехал в ОВИР и взял анкеты для заполнения. Чтобы уехать от этих гуманистов куда подальше...

Раиса ГАНКИНА

ПЛАТА ЗА ВЕРНОСТЬ

Этот снимок сделал фотокорреспондент Марк Ганкин, мой муж. Вглядитесь в него... Он был опубликован в "Литературной газете" в 1956 году, и много дней подряд нам звонили люди, потрясенные слезами и мукой обнявшихся мужчин.

Снимок обошел всю мировую печать, в Москве выпущен кинофильм, который основан на этой фотографии и обстоятельствах, ее родивших. Всемирно известный скульптор С. Коненков говорил о ней на съезде художников в марте 1957 года как о произведении подлинного искусства. "Сила обобщения здесь, -сказал он с доброй завистью, -- не уступает полотну талантливого живописца". Наконец, на международной фотовыставке в Москве в 1961 году эта работа Марка Ганкина была удостоена Золотой медали.

Но вернемся к снимку. Кто эти люди, обнявшиеся и плачущие? Какова их история? Когда он был сделан, этот снимок, который заставил столько о себе говорить?

В жаркий летний день 1956 года в Москве, на площади Коммуны, собирались люди, съехавшиеся из разных городов СССР. Они жили в номерах гостиницы Центрального Дома Советской Армии и по утрам встречались у большой скамейки, стоявшей возле входа в гостиницу. Судя по восклицаниям, они не видели друг друга много лет. Около них появился вдруг немолодой, щуплый, рыжеволосый человек, без пиджака, в дешевой полосатой рубахе, заправленной в брюки. Левый рукав рубахи был пуст. Это был инвалид войны Николай Зориков. Бывший однополчанин Александр Семененко, громко вскрикнув, вскочил со скамейки и бросился к нему. И столь же стремительно кинулся к Зорикову бывший командир 44-го полка майор в отставке Гаврилов Петр. Обнявшись, как братья, прижавшись лицами друг к другу, все трое, не стыдясь, плакали в голос, так, что прохожие останавливались, с волнением наблюдая эту сцену...

И в эту секунду фотокорреспондент Марк Ганкин, еще не зная, что это за встреча, мгновенно вскинул фотоаппарат. Никого и ни о чем не расспрашивая, он понял, что жизнь дарит ему мгновенье, которое следует остановить, запечатлеть... Год был, надо сказать, необычный. Зимой Никита Хрущев объявил на партийном съезде, что Сталин был злодеем, а летом стали возвращаться из тюрем и лагерей невинно репрессированные.