Григорий Свирский - Прорыв

Теперь слезы текли у молодого. -- Мы муж-жена по закону. Ребенок мой!.. А раввинат сказал, мамзер! Позор мне! Позор Хане! Позор ребенку, и детям его, и внукам его! Мы бросили все, побежали на самолет, чтоб ребенок не стал мамзером... Документы? Есть документы... -- Он достал два мятых "лиссе-пассе". Виз на них не было.

-- Погоди, парень! -- просипел сапожник. -- Как же вас пустили в Италию?

-- Очень просто! Солдат толкать Хана. Я закричал: "Рожает-рожает!" Вызвали скорую медицину. И в родильный. Там сказали, еще рано. Прийди через две недели-три недели...

Все захохотали. Ну, парень! Карабинеров провел. Обманул, значит...

-- Кто обманул? Я никого не обманывал! Я думал, рожает. Сейчас рожает! -- Он отвел стакан с вином в сторону: -- Не пью, дорогие, никогда не пью. Хана просила... -- Пояснил, что искали "Хаяс". Шофер такси сказал, что поздно. Все закрыто. Узнал, что пассажиры из Израиля. Махнул им рукой, чтоб садились. "Олля-ля, -- сказал, -- все исра-эли ту гетто", и привез...

Им долго объясняли, какие они счастливые. У них не "даркон", а "лиссе-пассе", временный документ. И без визы пробились. Завтра Хаяс примет, поставит на довольствие. Бухарцы так и не поняли, с чем их поздравляют.

-- Какой радость? Какой радость?! Ребенок "мамзер", какой радость? Бежать ото всех, какой радость?

Решили потесниться, уложить их до утра здесь. Геула отдала матрас, сказала весело, что ночь они с Сергеем и на одном перетерпят. Маляр принес ширмочку с китайскими фигурками, приткнул матрас в коридоре, у ванны, где пошире. Отгородили ширмой.

Прибежал хозяин, горластый одессит, снявший квартиру у итальянцев на год и сдававший ее теперь -- от себя -- по комнате. Примчал, как был, без пиджака, в мятых штанах с голубыми подтяжками. Потребовал, чтобы новенькие заплатили за ночлег.

-- Уйди! -- просипел сапожник, подымая свою деревянную скамеечку. -Чтоб тобой и не пахло!

Тут же исчез.

Наконец комнатка Гуров опустела. Сергуня, чуть осунувшийся, притихший (за весь вечер ни слова не проронил), расставил по местам стулья, все разные, открыл окно, за которым сеял дождь. Постоял у окна -- отдышаться... Наум сунул ему, незаметно от Геулы, пятьсот долларов, поинтересовался, как он думает зарабатывать: -- Гуля в ресторан пойдет, посуду мыть? А?!

-- На стройках, с кайлом поишачу, -- Сергуня вздохнул. -- К весне на виноградники подамся. Там документов не спрашивают. Десять милль в руки и пошел. Это долларов двенадцать. Перебиться можно.

Спать в эту ночь не ложились, да и некуда. До утра вспоминали отца, Яшу, московские битвы и суды, ОВИР, письмо "39", обыски, прорыв Дова в Израиль...

Как только Наум пытался заговорить о них самих, о Гуле и Сергее, Гуля тут же разговор отводила:-- Решили, Наум. Отрезано!.. -- Неспеша рассказала, во сколько газет послала свои статьи о "Черной книге". Хоть бы кто ответил...

Наум курил, не переставая. От окурка зажигал следующую. Потрогал свои большие веснущатые уши за мочки, горят. Поднялся, взглянул на себя в облезлое зеркало. Глаза провалились, под глазами тени. Когда выматывался, лицо вытягивалось к носу. Не Наум -- Буратино в роговых очках. Ч-черт, и сейчас близко к тому. Хотелось пошутить -- подбодрить. Нет, не шутилось. Покачивался взад-вперед, точно в молитве, от отца привычка, протянул настороженно, с вопросительной интонацией: -- Ребята, а если я подыму всех на ноги. Гуля, тебе дадут работу в университете, как историку. Возьмут в штат. Получишь от них официальное письмо-о. И Сергуня Государственную где-либо, с постоянством, чтоб ни от кого не зависеть, а ? Не отвечайте сейчас. Завтра я буду в Хаясе. У меня там дело. Затем, перед отлетом, заеду. Выпьем посошок на дорожку. Тогда ответите, а?..Смейтесь надо мной! Смех -дело здоровое. Я в лепешку разобьюсь, выужу вас, куда бы вас ни занесло, а?

Утром Наум вызвал такси, усадил в него молодых из Бухары и отправился в Хаяс. Ему махали руками изо всех окон. Только Гуля не махала...

Улица "Реджина-Маргарита" в Риме большая, шумная, дже горластая. У нее своя жизнь. Еврейский "Хаяс"кажется самым тихим местом.

У массивных дверей "Хаяса" двое карабинеров. Плечи со спортивным разворотом. Ноги расставили пошире. Сбоку, во дворике, толпятся люди в новых костюмах и плащах "болонья" из ГУМа.

Наум подтолкнул оробевших бухарцев к дверям "Хаяса". Поднялись на второй этаж, в приемную.

-- Куда новеньким? -- спросил Наум у рослого парня-секретаря. Тот повертел в руках синие "лессе-пассе" бухарцев, показал иа кабинет. -- А вы куда?!

-- К председателю! Он не председатель? Будем называть его председателем!

К председателю "Хаяса" вели другие двери. Там стоял огромный мужик, толпились люди, которые пытались доказать ему, что они заранее звонили по телефону, записаны на прием. Их ждут. Мужик сверялся по бумажке, так ли это? Если нет -- отталкивал.

Наум самодовольство всегда ненавидел, а после Техногона оно вызывало порой приступ бешенства. Лоснящаяся рожа вышибалы излучала самодовольство. -- Я к председателю! -- сказал Наум. -- Вам назначено? -- У меня письмо к нему!

-- Пер-рдадим! -- ухмыльнулся вышибала и закрыл собою дверь

-- Хэлло! -- крикнул Наум в приоткрывшуюся дверь по английски. -Уберите этого бандита!

Английский язык несколько смутил вышибалу, тем более за дверью началось какое-то движение. Высунулась женская голова, и Наум спросил гневно на иврите: -- Это Хаяс или дворец персидского шаха? От кого вы забаррикадировались? -- И двинулся к дверям, Оторопевший вышибала посторонился.

Председатель "Хаяса", пухловатый, с седыми бачками и выражением достоинства на высоколобом породистом лице, походил бы на Директора Национального банка или конгрессмена, если бы не слезящиеся, красные от бессонницы глаза и чуть дрожавшие пальцы рук; похоже, работа у председателя была для здоровья вредной.

-- Вы Наум Гур? -- спросил он по-английски. -- Из Тель-Авива звонили. Дважды... Нет, когда им нужно, они звонят... О встрече с вами объявлено. Автобусы привезут людей из Остии и Ладисполя ~ он взглянул на ручные часы, -- через сорок минут.

-- Спасибо! -- Наум корректно склонил голову. -- Но у меня с вами! -другой разговор. Разрешите?

Тот настороженно кивнул.

-- Вы существуете почти сто лет. Со дня первых погромов на Руси. Если не ошибаюсь, с 1881 года. Так?.. Вы спасли четыре миллиона евреев и отказываетесь помо-очь ста пятидесяти семьям. Что случилось? Председатель оказался человеком понятливым.

-- Сострадаем, но, увы, ничего не можем. -- Лицо его сразу приняло выражение скучное и официальное. Но он тут же откинул голову, отчего чувство достоинства, выраженное всей его плотной фигурой, обрело оттенок воинственности.

Он хотел сесть, но раздумал. Так они и остались стоять, переминаясь с ноги на ногу.

-- Вы организация не политическая... Та-а-ак! Почему же вы встали на колени перед политиками. Извините, перед п о л и т и к а н а м и, да еще с откровенными замашками душегубов, которые посмели загнать евреев в гетто. Вы не видите в этом, по крайней мере, нарушения собственно-о-ого устава? -Наум пропел "собственно-о-ого" крайне иронично.