Григорий Свирский - Прорыв

-- Да, боюсь!.. Если я отправлю такую корреспонденцию, они поломают мою мебель, которая сейчас идет в Москву, они изобьют моих детей, которые ходят в школу. Права на машину они уже отняли, и я езжу на такси. А вышлют меня, я -- не герой. Я провалил миссию. Меня скорее всего понизят.

Никто ему не возразил, и он как-то замахал руками, оставшись один в этой густой тишине.-- Поймите, есть еще другая вещь, -- заторопился он. -Если мое присутствие в Москве станет нежелательным, могут закрыть наше предствительство в Москве и "Ассошиейтед Пресс" должно будет покупать новости в других странах.

Иосиф Гур усмехнулся:-- Значит, вы и дальше будете рассказывать миру свои побасенки о "голубях" и "ястребах" в Кремле? Тот взглянул на Иосифа холодно и не ответил.

Третьим журналистом был корреспондент "Чикаго Трибюн" Антони Астрахан.* Иосиф повернулся к нему и, чокнувшись с ним по случаю близившегося еврейского нового года, сказал просто: -- Ты еврей, Антони, и ты должен нам помогать. Иначе нас... -- и он шаркнул подошвой по полу: мол, разотрут, и следа не останется...

-- Антони мялся, говорил, что он давно отошел от еврейства. Но у него горело лицо, похоже, он был единственным здесь журналистом, . который испытывал некоторый стыд.

-- Тони! -- воскликнул Наум. -- Евреем вы можете быть или не быть; будьте человеком!

Антони ерзал, хотел что-то сказать. В этот момент Лия внесла на серебряном подносе, одолженном у соседей, маленькие белые чашки с кофе по-турецки.

-- Лия, -- сказал Иосиф громко. -- Не давай им кофе! Они его не заслужили!

Антони засмеялся, как-то нервно засмеялся, передернув плечами. А позже написал о советских инакомыслящих одну статью, другую. Пожалуй, он первым начал помогать серьезно.

Однако разворошить "сырые дрова" в эти страшно тихие дни не удалось. Какая же это сенсация, когда собаки рвут зубами человека!

Настроение Гуров изменило лишь сообщение из Израиля. Дов женился. "Кол Исраэль" сообщил, что на свадьбе Голда Меир и Бегин, взявшись за руки, танцевали "хору". Возможно, впервые в истории Израиля Голда и Бегин приплясывали в одном кругу. Целый вечер "Кол Исраэль" говорил о русском еврействе и о том, как ждут русских евреев "все израильцы"...

Иосифа как подменили. Он звонил на радостях друзьям, сообщал новость. -- Не так страшен черт, как его малютки! -- ликовал он. -- Все-таки Дов паниковал. А я-то да, поверил! Это может быть, чтоб нас не хотели? Это бред! Ребята, еще не вечер!..

Наум и всегда-то вспыхивал, как факел. А тут он отбил своими тяжелыми башмаками чечетку и, раскинув оттопыренные ладони, как бы взявшись за края жилетки, которую он отродясь не носил, прогарцевал вокруг стола, припевая: -- 213"Тру-лю-лю,214"тру-лю-лю,215"тру-лю-лю, Тель-Авивскую тетю люблю...

Потащил отца в охотничий магазин, попросил дать ему голубую* леску. -Поголубее, -- громко добавил он. -- Для Средиземного моря!..

На обратном пути Наум подвел отца к окошку информационного центра ООН. Спросил с независимым видом, как само собой разумеющееся:

-- Будьте любезны, загляните в свой справочник телефонов ООН. Нам нужен телефон У Тана!

Дамочка за окошком ответила с милицейской безапелляционностью: -- Ваши паспорта!

Наум всплеснул руками. -- Как, вы сидите под голубым флагом ООН и требуете паспорта?

. Когда они вернулись на свою Большую Полянку, Наум позвонил в ОВИР. Трубку сняла подполковник КГБ Окулова, о которой говорили, что ее боится сам начальник ОВИРа. -- Говорит Наум Гур! Здравствуйте!.. У меня есть въездная виза в Израиль. Мне нужна всего-навсего выездная.

-- Много захотели! -- яростно ответила Окулова.

Наум повесил трубку, захохотал, замахал длинными руками. Отец собирался обедать. Густо, по армейской привычке, намазал ломоть черного хлеба горчицей. Поглядел на Наума внимательно. -- Что-то ты очень развеселился, сын! -- откусил кусок, поморщился. -- Танцуют "хору" т а м, это очень важно, однако...

-- Отец, -- перебил его Наум. -- Зачем мы трясем за шиворот "корров", снуем туда-сюда? Ищем точку опоры. Их две. Кажется, я их вычисли л... Не торопи до завтра, ладно?

На другой день с утра он заехал в ОВИР, постучал в кабинет капитана Золотухина. Тот встретил Наума, как близкого человека.

-- Наум! -- Он развел руками. -- Евреи -- загадка. Снежный человек! За все лето ни одной папки не заполнили. От скуки мух давили. Евреи как вымерли... А дожди пошли -- ночами работаем. Попер еврей, как рыба на нерест. А? Почему?

В кабинет без стука вошла Окулова в своем обычном светлом платье. Во всем ОВИРе только она никогда не надевала формы. Золотухин вскочил, схватил свою офицерскую фуражку с высокой тульей, дурашливо поклонился, выставив вперед сапог, начищенный до самоварного блеска, и помахав фуражкой, как испанский гранд. Окулова сказала что-то зло, бросив на стол Золотухина папку с документами. Вышла, хлопнув дверью. Дверь от удара приоткрылась. Золотухин подошел к ней походкой Окуловой, чуть покачивая бедрами, закрыл дверь и, садясь за стол, подмигнул Науму: мол, что нам Окулова! "Какая барыня ни будь, все равно ее е...".

Но Наум знал, что дело не в этом. Окулова была гебисткой, а Золотухин офицером внутренних войск, которые гебистов и на дух не переваривали. Вражда была многолетней, застарелой. У Золотухина не раз вырывалось в досаде:

-- Что у нас творится, КГБ знает. А что в КГБ задумано, мы, в МВД, ну ни хрена...

Золотухин заправил машинальным жестом потуже свою гимнастерку с надраенными пуговицами и спросил, глядя на гору папок, заваливших стол: -Ты что-нибудь понимаешь? Как дожди пошли... А? Две загадки в мире: евреи и снежный человек.

Наум позвонил отцу, как только ушел от "Золотухеса". Из ближайшего автомата. -- Отец! Я вычислил правильно! Подтвердилось! Ленинградцы не помеха. Наоборот!.. Что будет с ними? Не знаю. Я о другом. О точке опоры, которую искал Архимед. Я вычислил правильно. Жди после работы. Сам проверишь, мы в седле или под седлом.

8. "НЕ ДАВАЙТЕ МНЕ ЛЕНИНСКОЙ ПРЕМИИ!"

Наума ждали; Лия накрыла на стол, расставила рюмки, очистила селедку. Наварила картошки "в мундире". Наум запихнул картошку в рот, отодвинул рюмки и разложил на столе лист бумаги и грифельную доску, которую всегда таскал с собой в портфеле. На ней он писал то, что нужно показать, и тут же стереть. -- Так что ты "вычислил"? И где "точка опоры"? -- веселым тоном спросил Иосиф, не скрывая нетерпения. Наум попросил отца порассуждать с ним вместе. Не согласен -- спорь!

-- Алеф! -- Он загнул обожженный паяльником и измазанный в чернилах палец: -- Кого взяли? Сорок парней и девчат, которых удалось прилепить к мероприятию "Свадьба". Точнее тех, кто намозолил им глаза и не ожидал в гости Марика Шмона. Не успел сжечь улики. И больше ни одной души.

Бет! Я, можно сказать, сам слышал, как Иосиф свет-Виссарионович переворачивается в могиле. Так бы он поступил?.. Хо-хо! Он бы провернул в мясорубке тысяч сто-двести евреев и приравненных к ним интеллигентов. Трудящиеся мыловаренного завода имени Сталина, а также все дежурные "знатные токари" аплодировали бы на страницах "Правды" месяца два. И, как поет один жизнерадостный актер, было бы "на кладбище все спокойненько ". Об Израиле даже бы не шептались.