Григорий Свирский - Прорыв

-- ...Ты мне, Наум, про гуманизм слюни не развешивай! Ежели только в Советский Союз он лыжи не намажет... -- со дна моря достану!

Потом мы сидели в казарме за столом, устеленным свежей газеткой, пили соки, морщась от диких выкриков марокканцев, которые играли в карты, кидались подушками, хохотали так, что тенькали стекла.

А рядом посапывали на железных койках их товарищи, вернувшиеся с ночных постов.

Наум покачал головой, мол, невоспитанный народ. Люди спят, а они...

Дов протестующе взмахнул рукой.

-- Я тоже так думал. Дикари! А потом понял. Из многодетных семей они. Шум им никогда не мешал спать. "Тш-ш!" -- такого они не слыхивали... Нет, ребята славные! Был, правда, один румын-пулеметчик. Сказал как-то, что русских олим они ненавидят больше, чем арабов. Я решил -- он наглотался чего. Смолчал. А тому помстилось -русский струхнул, и взял меня за грудки. Ну, я ему дал, он вылетел на ходу из бронетранспортера.

Кацин1... ну, наш Ванька-взводный! на что он меня не любит, и тот одобрил, списал румына в обоз.

-- А чего ты с кацином не поделил? -- Наум взглянул на Дова настороженно.

-- Туфта-кацин... Тут, кто на посту засни -- всех вырежут. А он ночью посты не проверяет. Я ему в лицо: обабился, сука?! Он осерчал, кричит: "Хочешь, чтоб тебя проверил?! Хорошо, специально проверю!" Видал, это он мне одолжение делает! Слышу, часа в три ночи, крадется. Не в себе, видать. Пароль называет вчерашний. Ну, я его и уложил на глину животиком. Полтора часика пролежал, пока у него в мозгах не развиднелось.

Наум протестующе крутанул длинной шеей, сказал, что Дов слишком много себе позволяет.

-- Слишком много? -- прогудел Дов. -- Пошли!.. -- Он повесил на шею свой длинный, как старинный мушкет, автомат, повел нас на выжженный солнцем бугор. Мы почти бежали за ним, перепрыгивая через ровики, обдираясь о колючки. Наум снова по ошибке вытащил из кармана кипу, вместо платка, в досаде сунул обратно.

Я спросил у него, загораживаясь руками от хлеставших по лицу кустов, почему в Москве он кипу носил, не снимая, а здесь... Он приостановился, ответил тоном самым серьезным: -- В Израиле кипа -- не вера, а партийная принадлежность. А я человек сугубо беспартийный. Технарь!

Наконец, мы забрались на холм, Дов снял с шеи автомат, усадил нас на камень и принялся рассказывать. В рассказе, казалось, не было ничего необычного. Объявили на днях боевую тревогу. Сообщили, что ночью ожидается нападение террористов Арафата на военную базу. Террористы, сказал кацин, ворвутся в ворота на тяжелом грузовике. Сходу собьют шлагбаум и забросают казармы зажигалками. А другие в это время, из автоматов Калашникова -веером от живота...

Дов протянул руку в сторону ворот, поперек которых стоял пятнистый, как ягуар, бронетранспортер. Чуть поодаль зеленел американский танк "Шерман". Орудийная башня развернута, пушка нацелена на калитку, в которую мы входили.

-- Приготовились, туфтачи! -- басил Дов. -- Даже наш кацин к бабе своей не удрал. Разогнал нас патрулировать вдоль проволочной ограды. Ночь-полночь ходим. Ждем!.. -- Дов прибежал с бугра, махнул нам рукой, мол, чего уселись?! Наум вытерся кипой, запротестовал: -- Куда ты нас тянешь? Что мы, "колючки" не видели? Дов не ответил, только рукой махнул: "Давай-давай"! Когда он, наконец, остановился, мы дышали загнанно. -- Видите? -- Дов показал рукой на ограду. Мы взглянули и -- онемели.

В ограде из колючей проволоки, которой была обнесена военная база, зияла рваная дыра; в нее прошел бы любой грузовик. "Колючка" лежала на земле. Столбики, видно, подгнили... Мы переглянулись с Наумом. Да кто бы, при такой "колючке", полез в ворота?! Вырежут гарнизон, и пикнуть не успеют.

-- Бершева, ребята, кругом сплошная Бершева... -- басил Дов. -Я к чему это все веду? На другой день я и положил своего кацина на пузо. Полежи, сука бершевская, поразмышляй.

Когда, простившись у ворот с Довом, мы шли к автобусу, Наум сказал, что, по всей вероятности, он останется в Израиле.

-- Послал сюда документы. Из Штатов. Как доктор наук, сотрудник американской компании Ай-Би-Эм. В шесть мест послал, из шести ответили, что будут счастливы видеть меня своим сотрудником. Я вспомнил, как Наум искал работу. -- И платить будут?! -- вырвалось у меня.

-- Раз в шесть-семь меньше, чем в Штатах. Думаю, выберу Техногон, на севере. Место профессора. -- А вдруг они спохватятся, что ты не американец? -- Тогда я подымусь на кафедру и покажу им свои тощие ягодицы. -- Он похлопал себя по заднему карману потертых джинсов, где красовался фирменный знак и буквы "Made in USA". До самой остановки он молчал, сказал вдруг в толчее пыхтящего арабского автобуса. -- Еще утром не знал, останусь здесь или нет? Контракт с Ай Би Эм трехгодичный, много для меня нового. -- Добавил почти беззвучно, жестко: -- Дов прав, сплошная Бершева... Убили отца, кто на очереди?.. А, не дай Бог, проревет сирена!.. Все! Остаюсь!

Сирена проревела через два месяца. Скорее, не проревела, а прогудела тоненько. Почти пропищала. Я высунулся в окно, отыскал взглядом железную мачту, на которой виднелся раструб сирены. Эта, что ли, пищит?

Включили приемник, хотя в Судный день все радиостанции молчат. По израильскому радио звучал Бетховен. Его прерывали короткие военные сводки, воспроизводившие сообщения Дамаска и Каира. Израильские дикторы читали -- с ироническим нажимом: Израиль, де, бомбят. Хайфа, Тель-Авив, Иерусалим в огне.

Я выскочил на плоскую крышу дома, откуда виден весь Иерусалим, и старый, за белыми турецкими стенами, и новый, где, как кегли, торчали над тусклыми крышами отели, полиция и израильский Гистадрут.

Привычный отдаленный шум города. Ни дымка. Однако Бетховен продолжал звучать... Ночью мне позвонил из Тель-Авива Наум.

-- Гриша, тебе что-нибудь известно? Информация, как в России. Шиш с маслом. А над городом трещат санитарные вертолеты. Говорят, раньше такого не было. Значит, где-то кровавая рубка... Где Дов, не знаешь?.. Телефон не отвечает. А Сергуня на Голанах...

Я снова припал к приемнику. Бетховена прерывали странные позывные: "Горшок с мясом! Горшок с мясом"... "Шерстяная нитка!.."

На рассвете меня разбудил лязг танковых гусениц. Зеленая колонна английских "центурионов" обтекала наш холм и час, и два, конца ей не было. Поднялся на крышу сосед-израильтянин. Сказал, что танки разворачиваются на юг. К Синаю...

Я, по правде говоря, не поверил. До Суэцкого канала почти четыреста километров. Пустыня Негев. Затем огромный Синай с зыбучими песками. Танк -машина не транспортная. А боевая. Треть танков не дойдет, сломается, застрянет на песчаных дорогах... Я был солдатом на двух войнах. Хорошо знаю: каждой танковой части приданы грузовики с платформами. Где они?

Добрался кое-как до южной оконечности Иерусалима. Здесь гигантская пробка. Автобусы, грузовики, танки -- каша... Наконец машины растащили. "Центурионы" и американские "Шерманы", кроша шоссе, прогрохотали в облаках пыли и гари мимо. На юг...