Григорий Свирский - Прорыв

Наум продолжал хрипло, глядя вдаль на промелькнувшие рваные шатры бедуинов, на ишаков с поклажей, которых молодые бедуинки в черных и длинных, до земли, платьях вели под уздцы неторопливо, смеясь чему-то, словно никакой войны вокруг них не было и нет.

-- ..Лов злосчастный Бершевский Съезд помнит до последней реплики. Рассказал мне все... Так вот, Гриша, будешь когда-нибудь писать, знай, война Судного дня -- это второе издание Бершевского съезда. И в большом, и в малом... Не веришь? -- Он начал загибать пальцы на руке. -- Алеф! Ты же видишь, Израиль стал, как одна семья. А генералы Шарон и Гонен, от которых столько зависит, всю войну вырывали друг у друга микрофон.. Счеты сводили. Личные, партийные, я знаю, какие? Кончилось тем, что Шарон во гневе послал своего прямого начальника генерала Гонена куда подальше, громогласно послал, по радио... Каково это для страны! Бет' Кому народ дал мандат на руководство войной? Современной ракетной войной? Специалистам? Их послушали?

На моем лице, видно, отразилось нечто вроде недоверия. Во всяком случае, понимание того, что слова Наума -- поэтическая вольность. Гипербола. Это вызвало столь негодующий возглас Наума, что журналист из Ассошиэйтед пресс и его сосед, сидевшие сзади, стали горячо дышать в наши затылки. По счастью, они не понимали по-русски ни слова.

-- Не кривись!.. Итак, бет! Давид Элазар -- начальник штаба армии обороны Израиля. Здесь -- это командующий, знаешь? Командующий предложил нанести превентивный удар. Предлагал дважды или трижды. Голда специалисту руки-ноги спеленала, а, когда он стал рвать и метать, созвала, на всякий случай, всех поговорить. Главного банкира, главного телефониста, главного торговца, словом, всех штатских штафирок. Религиозников, говорят, только не было. Судный день все-таки! Штатские штафирки проголосовали, вслед за бабушкой, -- превентивного удара не наносить, полной мобилизации не объявля-ать. А до войны осталось сто двадцать минут... И вот, идет говорильня. Час идет, два. Наши форты под огнем, танки горят. Израильтяне на Хермоне вырезаны -- Наум вытянул шею. -- Сергуня, наверное, среди них... А Пинхас Сапир разглагольствует в эту самую минуту, что на Сирию нападать не надо, если двинется только Египет... Все стратеги, все Наполеоны! Кому народ давал мандат на руководство войной? Банкирам? Торгашам? Штатским штафиркам? Это и были, фигурально выражаясь, делегаты с фальшивым мандатом... Коллективная некомпетентность, коллективная безответственность... А о чем отец говорил? Об этом и говорил. И что?! Считай, отец -- первая жертва войны Судного дня. -- Наум нервно повел подбородком. -- Да что тебе объяснять? Ты сам был на Бер-шевском Съезде. Сам можешь понять, есть тут общее или нет?

Военный регулировщик отодвигал наш автобус куда-то в сторону. Очередь у переправы -- на час, другой... Наш гид выскочил из автобуса и побежал куда-то -- своих пропихивать. Вслед за ним высыпали остальные. Я тоже спрыгнул со ступенек размяться, поглядеть.

И вдруг увидел зрелище, которое поначалу принял за галлюцинацию.

Давным-давно, когда мой сын был мал и его, как всех детей, еще тянуло к танкам и пушкам, я отправлялся с ним, в дни октябрьских парадов в Москве, к Москворецкому или Крымскому мостам, по которым возвращалась, после военного парада на Красной площади, военная техника. Если по Красной площади она двигалась, чаще всего, колонной по три, здесь, после парада, она тянулась гуськом, задерживаясь во время заторов, и мальчишки могли даже потрогать танки, пушки, ракеты.

И вдруг я увидел знакомое зрелище. Как в Москве -- точь-в-точь. Один за другим тащились, рыча и воняя, советские танки Т-54. "Зилы" на высоких рессорах тянули серебристые ракеты "Земля-воздух". Протрещала танкетка-амфибия. И снова -- ракеты с надписями по-русски: "Внимание! Приводя в готовность..." и т.д.-- полная техническая инструкция.

На какое-то мгновение мне это показалось миражом. Обычным миражом в пустыне.

Пустыня, действительно, была. А миража... нет, миража не было. Шла и шла по желтым пескам Синая, шла часами, громоздясь в заторах, новейшая советская техника, которая, как неизменно пишут в тех газетах, вызывает законную гордость советского народа. Только водители были черноголовыми и нестрижеными.

И я подумал с чувством острой всезаглушающей горечи: зачем все это здесь? В России хлеба нет.

-- Русская это война, -- вдруг произнес Наум. -- Народ спас страну, вопреки своим правителям... Только этого Израилю не хватало. Слушай, ты бы спросил в информационном центре: почему коррам не дают фамилии ребят, которые захватили, скажем, эту технику... Студент техногона Моше Вакс, капитан, который Дова подобрал, сжег всю сирийскую громаду. По сути, спас Израиль. А в газетах -- портрет Голды. -- Он затряс руками. -- Да ведь вопреки, вопреки! Вопреки старухе победили. Вопреки Даяну!.. Вопреки их просчету. Небрежности...

Наш автобус медленно втягивается в поток переправы. Десятиметровые доски настилов на понтонах растереблены, искрошены, а кое-где изломаны танковыми гусеницами. Рядом еще один понтонный мост, пустой, видно, перекрытый, резервный, и еще один, за которым проглядывают, на Горьком озере, большие, застрявшие на много лет морские пароходы. Трещат кинокамеры, щелкают фотоаппараты. Снимают огромные навалы песка, -- линию Бар-Лева, которая, мягко выражаясь, не стала линией Маннергейма: советские гидромониторы размыли проходы для египетских танков в считанные минуты...

Я опускаю фотоаппарат. Горько!.. Израиль не слышал о существовании в СССР гидромониторов, что ли? Да их уже лет пятнадцать показывают в московских короткометражках -- как бешеная струя отламывает угольные пласты. А уж песочек?!

Гид с профессиональным вдохновением рассказывает, какая здесь была грандиозная операция. Корреспонденты подносят свои портативные магнитофоны поближе к нему. Наум слушает, кривя толстые, чуть вывороченные, как у отца, губы.

-- Врет? -- шепчу я.

-- Нет, почему... Он же рассказывает не о том, как сдавали. А как брали назад... Факт -- переправились. Первые тридцать шесть танков на плотах, без мостов. Косыгина насмерть перепугали. Победохом!.. В академиях будут изучать, как генерал Шарон спас Израиль.

В голосе Наума звучала незлая ирония, и я попросил объяснить мне, почему он скривил рот. Ведь это победа. Честная победа! Почему же он о ней так?.. Он умоляюще смотрит на меня: -- Старик, спроси меня что-нибудь полегче!.. Я не настаиваю, жду. Наума, главное, подтолкнуть, "завести", как говорит Дов. Он начнет думать в этом направлении; постепенно его станет распирать от воспоминаний, мыслей, наконец, он схватит собеседника за пуговицу...

-- Старик, дай мне слово, что ты не упомянешь об этом, по крайней мере, пять лет! -- Наум дышит мне в ухо.