Григорий Свирский - Штрафники

Первым поднялся на самодельную, колыхавшуюся сцену изможденно-худой Владимир Яхонтов. Улыбка болезненно-застенчивая. Лицо, пальцы - цвета свежей бересты. Неправдоподобно белые. Он подошел к самому краю "гуляющих" подмостков, машинально коснулся шелковой белой бабочки у горла, на месте ли. В этой подземной суете и не то забудешь.

И - протянул руки к первым рядам, задержался на капитане Шаталове, самом монументально-плечистом в первом ряду и словно в золотой кольчуге.

И начал читать, казалось, обращаясь только к нему, летчику в золотой кольчуге:

Слышишь - мчатся сани, слышишь - сани мчатся,

Хорошо с любимой в поле потеряться...

Я невольно отметил, как упало это слово в зал - "с любимой". Как притих и вытянул шею Иван Як. Как сжался Скнарев...

Я знал, что такое эмоциональное ударение.

Но ударило, пожалуй, совсем другое, неожиданное. После пропитых, сиплых, яростных командных голосов, после многоэтажной матерщины, после воя пурги и надсадного рева моторов вдруг зазвучал, будто с небес, негромкий и прозрачный, хрустальный голос. Точно горный ручей звенел с высоты.

Каким восторгом и какой болью отозвалось в сердце это волшебство из другого мира, в который нам, скорее всего, не вернуться. Слез своих не стыдился никто...

Ветерок веселый робок и застенчив,

По равнине голой катится бубенчик...

Тут взвыла припадочным ревом боевая сирена. Нас из подземелья как ветром выдуло...

...В полдень, за обедом, объявили, что концерт московских артистов продолжается. Народу набилось!.. Стояли в проходах. Только в первых трех рядах - никого. Пустые скамьи.

Владимир Яхонтов приблизился к краю подмостков и, обращаясь к залу, спросил, а где же те, кто сидел здесь. Самые юные, самые красивые...

Ответом ему было молчание.

Владимир Яхонтов болезненно сморщился, прижав ладонь к своей шелковой бабочке, словно это была удавка. Начал было декламировать:

Есть одна хорошая песня у соловушки

Песня панихидная по моей головушке...

И вдруг закрыл лицо длинными пальцами и, пригнувшись, ушел со сцены. Плечи его тряслись. В конце войны он покончит с собой, любимый Владимир Яхонтов. Может быть, и оттого, что он, тонкий нервный художник, не вынес ужаса подобных сцен. Сколько раз они повторялись на его глазах!

Шатун, или "батя", как теперь его все звали, появился на седьмые сутки. Комбинезон - лохмотья. Вата торчит. Ногу приволакивает. "ПОмОрОжена", - сказал.

Иван Яка подобрал и доставил на своем чихающем мотоботе старик норвежец. Шторм разгулялся свирепый. Мотобот, сам его видел, спичечный коробок. Как не перевернулись? Как Варангер-фиорд проскочили?

Возле полуострова Рыбачий их засек наш "дивизион плохой погоды". Так окрестили матросы катера погранохраны с названиями "Смерч", "Тайфун" и "Ураган"...

"Смерч" запросил позывные. А какие у старика норвежца позывные? "Тайфун" выстрелил из носовой пушки и пошел на таран.

Кто знает, чем кончилось бы дело, если б не смекалистый Иван Шаталов. Иван Як быстренько вылез из своего комбинезона, содрал с себя армейские кальсоны со штрипками и поднял на мачте вместо белого флага. Так и пришел в губу Ваенгу, к своим, с развевающимся белым флагом со штрипками...

4. ВЕСЕЛИЕ НА РУСИ ЕСТЬ ПИТИ

Жестоко простыв на продуваемой всеми ветрами взлетной полосе, пригубил водки, не больше полстакана, непьющий майор Фисюк, наш начальник штаба, заслуженный летчик-язвенник, как называли его веселые юнцы-истребители. Выпил, а вечером, в кругу друзей, добавил. Простонал от боли всю ночь, а утром, ошалев от водки и резей, забыл сказать экипажу дежурного торпедоносца, что в таком-то районе находится советская подводная лодка "Щ-422", "Щука" в аэродромном просторечии. Просто из головы вылетело!

Летчик, увидев в открытом море большую крейсерскую подлодку, которая почему-то и не думала погружаться, сделал вираж, зашел с выгодной для атаки стороны и врезал ей в борт торпеду. И снимки привез удачные на редкость. Как лодка умирает, судорожно вздирая в последний раз свой острый железный нос, а затем, в новых взрывах и вспышках огня, медленно и едва ль не под прямым углом к воде, почти стоя, уходит навек. Остаются лишь жирные нефтяные пятна, которые также удалось запечатлеть на снимке...

Так погибла одна из самых известных в Заполярье геройская лодка капитана второго ранга А.М. Каутского, а майор Фисюк был отдан под суд военного трибунала, разжалован в рядовые и отконвоирован в штрафбат, на полуостров Рыбачий, откуда не возвращались. Правда, на этот раз была отправлена шифровка, чтоб рядового Фисюка вернули через три месяца живым.

Обычно такие шифровки посылались, когда в штрафбат "гремели" прославленные летчики-асы, Герои Советского Союза. Пожалели и Фисюка.

Во всем винили полярную зиму. Ледяную свистящую темень, которая лежит на голове полгода, как гиря. Давит на душу. Проклинали каторжную Ваенгу и каторжную жизнь, от которой можно остатанеть. Завыть от тоски и "безнадеги". Даже Фисюк напился. Конец света.

И когда, наконец, день проклюнется? Хоть на минуту-другую? Когда весна?

Нигде не бредят весной так исступленно, как на Крайнем Севере. Летчики и "технари" ждут "хоть просветления", "хоть чуть-чуть тепла", начальство конца всеобщей пьянки, которую полярной зимой не одолеть.

До середины мая зима еще девственно-бела и, кажется, легла на землю навсегда. Только в конце месяца снег оседает. Словно опаленные порохом, чернеют придорожные сугробы. Зима пятится в овраги. Черные проталины, разрастаясь, темнеют на сопках; проглядывает блекло-зелеными клочьями мох. Вдруг оживают и тянутся к холодному солнцу невымерзшая черника, зеленая незрелая морошка. Жадно впитывая в себя неверное, переменчивое тепло, разом подымаются ягоды, наливаются соком. Медлить некогда...

Люди от природы доверчивы, как цветы или зеленая завязь деревьев, ждущих тепла.

Наше поколение, как известно, было доверчиво, как полярная морошка или голубика. Чуть-чуть спадал мороз, переставал сбивать с ног ледяной ураган, тут же воздевали руки от радости: "Оттепель!"

Птицы мудрее. Многоязычный пернатый мир, пролетая на свои весенние базары к Белому морю, Заполярье обходит стороной. Не верят птицы "адской кухне" Баренцева моря, где сталкиваются лбами теплый Гольфстрим и тяжелый паковый лед Северного Ледовитого океана. Разве не сон, что где-то неподалеку, в норвежском порту Тронхейм, цветут розы!

У нас только мох, валуны с прилепившимися грибами-ольхоушками да жадные горластые чайки, выхватывающие из Кольского залива оглушенную взрывами рыбу. Неизвестно каким ветром занесло к нам одичалого бедолагу-воробья, который независимо вышагивал по летному полю.

Когда кажется, что весна, наконец, одолела, вдруг снова налетает заряд, запорошит снежной крупой землю, затянет лужи тонкой коричневой пленкой. А через час снова проглянет солнце.