Алексей Писемский - Взбаламученное море

– Найдем! – подхватил барин.

Петруша, летая как метеор, стал накрывать на стол, а через минуту все было готово. Александр и Аполлинария Матвеевна сели. Довольно занимательно было видеть вместе мать и сына. Один – столичный франт, в легоньком пальто, с вьющимися, как у художника, волосами, с благородною, как бы несколько шиллеровскою физиономией, другая – расплывшаяся квашня, с красно-багровым и ничего не выражающим, кроме физического пресыщения, лицом. Одета Аполлинария Матвеевна на этот раз была в роскошный капот и в вышитую на подоле юбку, довольно плотно облегавшую ее круглый живот. Живот этот Александр никогда не мог видеть равнодушно.

– А что, Софи Леневу давно ли вы видели? – спросил он.

– Давно… продали они здешнее именье-то… сестру посадили в сумасшедший дом, а сами уехали… Нехорошо, говорят, живут-то, все ругаются… промотались, говорят, совершенно… Он-то старый этакий, а она-то франтиха да щеголиха.

Бакланов вздохнул. Он много рассчитывал на свидание с Софи.

– Надежда-то Павловна, ну-ка, Саша, померла: тосковала по дочери; та-то ее не взяла, и кончила жизнь. Нынче детушки-то, жди от них благодарности: ты им все делай, а они ничего!

Аполлинария Матвеевна любила завывать на эту тему, и Александр обыкновенно останавливал ее тем, что сердито начинал смотреть на нее.

– А где же сам Басардин? – перебил он ее.

– Он-то жив, что ему сделается… Не знаю только где.

В это время вошел молодой лакей Александра, успевший уже прифрантиться в модную жакетку.

– Где изволите почивать: в спальне или в сушиле?

– В сушиле, – сказал ему Александр: – и не вели там ни кожи ни веников убирать… Я люблю, чтобы все это было.

– Слушаю-с.

– У меня в сушиле хорошо, отлично, – заметила Аполлинария Матвеевна.

После ужина, простившись с матерью, Александр отправился на свой ночлег. На дворе было совершенно темно. За ним шел его молодой лакей и гайдук Петруша. Последний нес свечу, заслоняя ее рукой, чтобы не задуло.

– Ну что, как поживаешь? – спросил Александр, трепля его по плечу.

– Что, какое уж, батюшка, наше житье, – отвечал печальным голосом этот могучий человек.

– Ничего, погоди, теперь лучше будет.

– Да только на вашу милость и надежду имеем, – сказал Петруша, и когда они все влезли в сушило, которое было не что иное, как верх над погребом, то представившаяся картина, при освещении сальной свечи, была оригинальна: кровать, с белыми как снег подушками и с белым одеялом, как-то резко отделялась от пыльных стен, от висевших на стене бараньих шкур, от стоявшей в одном углу кадки с дегтем, от наваленного в другом углу колесного скота; но все это, впрочем, дышало каким-то оживительным и здоровым запахом. Александр поспешил раздеться и отправить прислугу.

– Прощенья просим, – проговорил Петруша и слез с молодым своим камрадом с сушильни.

«В деревне славно жить!» – подумал Александр и с удовольствием зевнул.

От Обуховских болот, кругом мельниц, по небольшой тропинке шел Александр в низенькой охотничьей шляпе с зеленой лентой, в сером, с зеленой выпушкой, рединготе и в высоких болотных сапогах; через плечо у него было перекинуто щегольское английское ружье на шерстяной перевязи, вышитой тою же искусною рукой влюбленной Казимиры. За ним могуче шагал длинный Петруша, тоже с новым ружьем и тоже в каком-то сереньком чепце. Пегас, подняв морду и грациозно переступая ножками, шел верхним чутьем по болоту. Бакланов остановился, снял свою шляпу и отер катившийся с лица пот.

– Немного же мы с тобой, Петруша, настреляли, – сказал он.

– Совсем нынче птицы мало стало, – повторил тот свою любимую фразу.

Они снова взяли ружья на плечи и пошли. Пегас вдали что-то пролаял.

– Может, другой здесь дичи много! – проговорил Александр и посмотрел на Петрушу.

Тот тоже на него посмотрел.

– Что в юбках-то ходят, – прибавил Александр.

Петруша усмехнулся и почесал себя за ухом.

– Пожалуй, что добра этого есть немало.

Пегас опять пролаял и с какою-то даже тоской в голосе.

Александр не обратил на это ни малейшего внимания.

– А кто же у нас получше?.. которая?.. – продолжал он расспрашивать.

– Да кто их – прах знает! Сам-то я этими делами не занимаюсь.

Встретился маленький лесок, и путники должны были разойтись, а потом они снова соединились.

– Если не для себя, так, по крайней мере, для приятеля бы: вот хоть бы для меня постарался.

– Что ж, это можно будет, – отвечал Петруша, улыбаясь какою-то кривою улыбкой.

– Да кто же у вас, какие есть? – продолжал Бакланов, быстро идя и, со свойственною его темпераменту живостью, весь пылая.

– Сами вы ведь всех знаете, – отвечал Петруша уклончиво.

– У скотницы, я видел, дочка недурна… Машей, кажется, зовут.

– Да, Марьей-с… девушка уже в возрасте, – ответил Петруша.

– Нельзя ли как? Переговори-ка!..

Петр молчал.

– Пожалуйста! – повторил Александр.

– Ой, барин, какой вы, право: все в папеньку… – проговорил Петруша.

– А что ж?

– Да так-с. Баловник тоже покойный, свет, был.

– Ну, если папенька делал, так отчего же и мне нельзя.

– Известно-с! – отвечал гайдук с совершенно искренним лицом.

Подойдя к усадьбе, Александр опять повторил ему:

– Ты сегодня же переговори.

– Слушаю-с, – отвечал неторопливо Петруша.

– Сейчас же.

– Слушаю-с! – повторил еще раз Петр. Ему, впрочем, несовсем, кажется, хотелось исполнять это щекотливое поручение.

Александр, придя в дом, в свою комнату, и сбросив свой охотничьий костюм, стал в волнении ходить взад и вперед. Окна кабинета выходили на красный двор. Он беспрестанно заглядывал в них, все поджидая Петра, который сначала прошел к себе в избу, а оттуда, нескоро выйдя, прошел наконец и на двор.

– Ты туда? – выкрикнул ему полушопотом Александр.

Петр мотнул ему, вместо ответа, головой. В это время выплыла на двор Аполлинария Матвеевна погулять. Александр спрятался за косяк, чтоб она не увидала его и не вступила с ним в разговор. Петр не возвращался с полчаса. Наконец он показался. У Александра сердце замерло. Петр сначала прошел кругом всего двора, а потом, будто случайно, повернул и вошел в горницы.

– Ну что? – спросил Александр с захватывающимся дыханием.

Выражение лица Петруши было мрачно.

– Говорил-с! Дуры ведь!

– Что ж она говорит?

– Да своей матки и вашей маменьки опасаются…

– Да как же они узнают?

– Толковал ей-с… понимает разве что-нибудь!

– Ты деньги ей обещай.

– Что деньги-то? И толку, чай, в них еще не знает!

– Ну, хорошо же, – произнес Бакланов, ложась в волнении на диван.

– Не переговорите ли вы лучше сами-с! – произнес Петруша после короткого молчания.