Алексей Писемский - Взбаламученное море

Маша показала ему что-то глазами, и оба сейчас же подошли к руке Бакланова.

– Поздравляю вас, поздравляю, – говорил тот и поспешил уйти.

– Ты сегодня уезжаешь, друг мой? – сказала ему вслед Аполлинария Матвеевна.

– Сегодня-с! – отвечал он ей грубо.

У Марьи при этом лицо заметно вспыхнуло, а у Аполлинарии Матвеевны сначала задергало обе щеки, потом и слезы потекли.

– Подите, – могла она только проговорить молодым.

Те ушли.

Перед тем, как сесть в экипаж, Иона Мокеич опять стал уговаривать Бакланова.

– Поди, простись с матерью-то!

Александр ничего ему не отвечал и молча сел в коляску.

Тут было подошел к нему проститься мрачный Семен.

– Прочь, мерзавец! – закричал на него Бакланов, заскрежетав зубами.

Тот мрачно и с удивлением посмотрел на него.

С Петрушей, напротив, Бакланов расцеловался.

Поехали.

Стоявшая у курятной избы пожилая женщинавыла на всю усадьбу:

– Жил-то наш батюшка промеж нас и никого-то не обидел ни словом, ни ясным взглядом своим!

Когда отъехали от усадьбы довольно далеко, молодой лакей, опять ехавший с Александром, обернулся назад и проговорил:

– Маша бежит-с!

Бакланов сделал недовольную мину.

– Стойте! – сказал он.

Кучер остановился.

Маша, нагнав их, вскочила на подножку коляски, обняла барина и стала целовать его.

– Прощай, Марья, прощай! – говорил он торопливо. – На, вот тебе! – прибавил он и подал ей сторублевую.

Но Маша и деньгам, кажется, была не рада. Как-то небрежно засунув их за пазуху, она нехотя слезла с подножки и долго-долго провожала глазами удаляющийся от нее экипаж.

В усадьбу она возвратилась, обежав кругом все поле. От мужа своего потом, как ночь придет, так и пропадет куда-нибудь, так что он никак ее не найдет.

Аполлинария Матвеевна, по отъезде сына, сделалась серьезно больна.

Иона Мокеич остался у нее и все ее утешал.

– Он теперь не прости меня! – говорила она, рыдая и лежа в постели.

– Простит, – успокаивал ее Иона Мокеич.

Мелкий осенний петербургский дождик, как сквозь частое сито, сеял на тротуары Невского проспекта. В Старом Палкинском трактире начинали засвечать огни. У одного из столиков сидел молодой человек в скромном черном фраке. Перед ним стояли три накрытых прибора.

– Что за чорт, еще нет до сих пор! – говорил он, с нетерпением посматривая на часы; наконец в трактир вошел другой молодой человек.

– Вы здесь, Варегин! – проговорил он.

Вошедший был Бакланов. Он сильно постарел и похудел.

– Долго вы! – сказал ему приятель.

– Задержали, – отвечал Бакланов и сказал неправду. Он хотел совсем не прийти обедать, чувствуя к Варегину, составившему себе ученую карьеру и ехавшему теперь за границу, невыносимую зависть.

– Ну что, скажите, нет ли кого-нибудь еще из наших здесь?.. Венявина, например? – продолжал тот добродушно.

Приятели в тот день только поутру сошлись на Невском случайно.

– Нет; Венявин служит в губернии, помощником правителя канцелярии губернатора, совершенно доволен своим местом: губернатора считает за идеал чести, а правителя канцелярии за идеал ума. – отвечал Бакланов.

Варегин слегка усмехнулся.

– Да, произнес он: – у него сердце маленькое, но чистое золото, и он сумеет им позолотить всю жизнь свою.

– А вы скоро едете за границу?

– Дня через два, – вон чистоганом из казны выдали! – отвечал Варегин и звякнул перед глазами Бакланова червонцами.

Тот даже отвернулся, не потому, что это были деньги, а потому, что они были даны человеку за турды и способности.

– Куда ж вы прежде поедете?

– Сначала в Берлин; порасспрошу там, где, по моим предметам, профессора получше, и стану потом колесить по Германии.

Бакланову самому ужасно хотелось за границу, и он бы даже мог это сделать, но зачем? В чем ему и в каких науках было совершенствоваться? И он расспрашивал Варегина как бы затем, чтоб еще более себя намучить.

– А на магистра вы когда будете держать?

– Я уж выдержал, – отвечал спокойно Варегин.

«И это говорит сын мещанина, – думал Бакланов: – начавший с пятнадцати лет учиться грамоте, а он, дворянин, обставленный всеми средствами к образованию, и что сделал?»

В это время к Варегину подошел лакей и спросил:

– Прикажете подавать-с?

– Нет еще, погоди!.. Проскриптского я жду, – прибавил он Бакланову.

– А… а он разве здесь?

– Здесь и хотел прийти.

Бакланов сделал гримасу.

– Что, вы все еще по-прежнему не любите его? – продолжал с улыбкою Варегин.

– Да, – отвечал Александр.

– Нет, он человек не дурной, – продолжал Варегин, нахмуривая свой большой лоб: – но, разумеется, как и вся их порода, на логические выводы мастер, а уж правды в основании не спрашивай… Мистификаторы по самой натуре своей: с пятнадцатого столетия этим занимаются.

– Вы думаете? – спросил Бакланов, играя брелоками часов.

– Решительно! У них в крови сидит эта способность надувать самих себя и других разным вздором.

– Идет! – остановил его Бакланов.

Варегин повернул голову. В комнату, в самом деле, входил своею вкрадчивою походкой Проскриптский.

– Здравствуйте! – сказал он прежде всего Варегину. – Здравствуйте-с! – прибавил он потом и Бакланову, не смотря, впрочем, на него глазами.

– Как вас дождем замочило! – заметил ему тот.

– Благодарю, я и не заметил, – отвечал Проскриптский близорука ища стул и садясь на него.

– Как же не заметили? Вас всего пробило, – спросил, захохотав Варегин.

– Я никогда не замечаю, что в воздухе: дождь или ясно, – отвечал Проскриптский.

– Даже и самого, я думаю, воздуха.

– Как это-с? Что такое?

– А так: хорош воздух или нет?.. разницу, например, между гордским воздухом и деревенским?

– Да мне все равно-с, – отвечал Проскриптский.

– Все равно! – повторил Варегин, переглянувшись с Баклановым.

– Может быть, – продолжал Проскриптский своим настойчивым тоном: – человеку азот, которого больше в городах, нужнее, чем кислород.

– Все может быть, – отвечал Варегин.

– Решительно все, и я так полагаю, – сказал Проскриптский и, взяв газету, стал ее внимательно пробегать.

Человек подал горячее.

– Какого же нам вина спросить? – сказал Варегин.

– Я никакого не пью, – произнес тоеньким голоском Проскриптский.

– А я мало! – отвечал Бакланов.

– Ну, так дай нам бутылку красного! – сказал Варегин человеку. – Так ли бывало в Британии? – прибавил он полушутя.

– О! Британия! – произнес с восторгом Бакланов.

Проскриптский между тем как-то торопливо ел, не переставая читать. Обед прошел совершенно молча, только и всего, что Варегин обратясь к Бакланову, спросил его негромко:

– А что вы намерены здесь делать?