Алексей Писемский - В водовороте

– А ты скоро приедешь? – спросила она его, почти испуганная его видом.

– Сейчас же, очень скоро! – отвечал князь как-то нервно и торопливо. – Поезжайте, поезжайте! – прибавил он.

Княгиня поехала.

Прошло около часу.

Во всем доме была полнейшая тишина; камердинер князя сидел в соседней с кабинетом комнате и дремал. Вдруг раздался выстрел; камердинер вскочил на ноги, вместе с тем в залу вбежала проходившая по коридору горничная. Камердинер бросился в кабинет к князю.

– Что такое, батюшки! – кричала ему вслед горничная.

В кабинете камердинер увидал, что князь лежал распростертым на канапе; кровь била у него фонтаном изо рта; в правой и как-то судорожно согнутой руке он держал пистолет.

– Доктора, скорее доктора! – кричал камердинер и бросился зажимать князю рот рукою, желая тем остановить бежавшую кровь.

Та же горничная, что выскочила в залу и заглянувшая в кабинет, сбежала в сени и начала кричать швейцару, колотя его в плечо и в шею:

– Доктора скорее, князю очень дурно, и княгиню воротите из театра!

Швейцар едва понял ее и послал одного лакея за Елпидифором Мартынычем, а сам поехал за княгиней. Елпидифор Мартыныч и княгиня в одно время подъехали к крыльцу дома.

– Князю дурно? – говорила княгиня, проворно взбегая по ступенькам лестницы.

– И за мною тоже прислали! – говорил Елпидифор Мартыныч, не успевая идти за быстрыми шагами княгини, так что та первая вошла в кабинет к князю.

– Ай! – раздался вслед затем ее пронзительный крик, и когда Елпидифор Мартыныч достиг кабинета, то увидал там княгиню без чувств, уже распростертую у трупа мужа.

– Господи помилуй! – произнес он. – Девушки, люди, отнесите ее, несчастную!

Люди отнесли княгиню, совершенно бесчувственную, в ее спальню.

Елпидифор Мартыныч осмотрел после того труп князя, у которого пуля навылет пробила затылочную кость.

– Гм! – грустно усмехнулся Елпидифор Мартыныч. – Как угостил себя!.. Мне, однако, тут одному делать нечего, – съездите хоть за бароном! – присовокупил он камердинеру, все время стоявшему у ног барина и горько плакавшему.

Тот поехал. Елпидифор Мартыныч пошел к княгине и начал ее спиртом и холодной водой приводить в чувство.

Она, наконец, опомнилась.

– Где он? Где он? – заговорила она почти помешанным голосом и с каким-то безумным жестом откидывая рукою волосы назад за ухо.

– Да ничего, матушка, ничего! – говорил Елпидифор Мартыныч, очень хорошо понимая, что княгиня немножко притворяется.

– Ах, его убили, убили!.. Их всех арестовать надо!.. Это убила его Жиглинская!.. Пусть ее в острог посадят! – сумасшествовала княгиня.

– Разумеется, посадят! – не спорил с ней Елпидифор Мартыныч. – А вот погодите, я вам амигдалину пропишу; погодите, матушка! – присовокупил он и сел писать рецепт, но у него до того при этом дрожала рука, что он едва в состоянии был начертать буквы.

Между тем камердинер привез барона и привел его прямо в кабинет.

– Боже мой, боже мой! – воскликнул тот, взглянув на труп князя. – Но когда же это случилось? – обратился он к камердинеру, который не успел ему дорогой рассказать всего происшедшего.

– Да только что барыня уехала, вдруг я слышу – бац!.. Вбегаю и вижу… – пояснил тот ему.

Барон покачал головою и стал осматривать комнату. Прежде всего он на письменном столе увидал записку, писанную рукою князя, которая была очень коротка: «Я сам убил себя; прошу с точностью исполнить мое завещание». Около записки барон увидал и завещание. Он прочел его и, видимо, смутился.

– Нельзя ли позвать ко мне вашего управляющего? – проговорил он.

Камердинер послал одного из лакеев за управляющим.

Барон между тем продолжал делать осмотр. Тут же на столе, невдалеке, он увидел ящик от пистолетов с открытою крышкой, на которой виднелись какие-то написанные слова. Он невольно ими заинтересовался и прочел, а прочтя, усмехнулся и пожал плечами.

Вошел управляющий, весь бледный и тоже уже слышавший о страшном случае.

– Князь оставил завещание после себя, – начал барон официальным и несколько даже строгим голосом, – а потому нужно знать, сколько у него недвижимого имения.

– Как это сказать вдруг, ваше превосходительство!.. – отвечал управляющий, немного уже и струсив.

– Ну, то есть, примерно, на годовой доход? – произнес барон еще строже.

– Тысяч на двадцать пять годового дохода еще осталось.

– Можете идти! – сказал ему барон.

Управляющий вышел из кабинета на цыпочках.

Барон в этом случае, кажется, интересовался узнать, сколько достанется еще княгине после мужа и что не мною ли очень отошло к незаконнорожденному сыну князя.

Вскоре затем к нему вошел Елпидифор Мартыныч.

– Что княгиня, – вы у нее были? – спросил барон.

– Все у нее был.

– К ней, вероятно, нельзя войти?

– Нет, она вся расшнурована, распущена!.. Все требует, чтобы убийц князя арестовали!

– Каких убийц? Он сам себя убил. Вот записка его о том и вот ящик от пистолетов с интересною надписью! – проговорил барон, показывая Елпидифору Мартынычу то и другое.

Елпидифор Мартыныч прочел записку и надпись на крышке ящика.

– К-ха! Сумасшествие от любви! – проговорил он. – Целый разряд такого рода сумасшедших есть; у нас в медицине так они и называются: сумасшедшие от любви.

– Есть такие? – спросил с любопытством барон.

– Есть! – подтвердил Елпидифор Мартыныч. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Целый год княгиня носила по мужу глубокий траур. Она каждую неделю ездила на его могилу и служила панихиды. Главным образом ее убивало воспоминание о насильственной смерти князя, в которой княгиня считала себя отчасти виновною тем, что уехала из дому, когда видела, что князь был такой странный и расстроенный. Все именитые родные князя оказали ей неподдельное участие и целыми вереницами посещали ее. Княгиня принимала их, со слезами на глазах благодарила, но сама у них бывать наотрез отказывалась, говоря, что она никогда не жила для света, а теперь и тем паче. Из посторонних у нее бывал только Елпидифор Мартыныч, наблюдавший за ее здоровьем, и барон, который ей необходим был тем, что устраивал ее дела по наследству от мужа, в чем княгиня, разумеется, ничего не понимала да и заботиться об этом много не хотела, потому что сама думала скоро пойти вслед за князем.

В первый раз в общество княгиня выехала по довольно экстренному случаю: барон, получив то почетное назначение, которого ожидал, не преминул сейчас же училище, основанное Анною Юрьевной, взять под свое попечительство. Испросив для него совершенно новый и гораздо более строгий устав, он приехал в одно утро к княгине и велел к себе вызвать г-жу Петицкую, которая в этот год еще больше поблекла, постоянно мучимая мыслью, что и в любимой ею Москве она никак и ничем не может улучшить свое положение и всю жизнь поэтому должна оставаться в зависимости. Когда Петицкая вышла к барону, то он просил ее присесть, видимо, приготовляясь повести с нею довольно продолжительный и серьезный разговор.