Михаил Танич - Играла музыка в саду

ЗВЕЗДЫ С НЕБА

Я потерял стержень повествования, череду событий, что и за чем происходило в моей реальной, а не книжной жизни. Может быть, самое время задуматься: что за жизнь я прожил, зачем вообще мы приходим на этот свет, и обязаны ли мы, появившись не по своей воле, что-то такое и во имя чего неизвестно совершить на земле для людей или же для себя.

Поставил себе эти вопросы, и оказалось - им нет конца, их можно продолжать по типу: что движет нашими поступками, как отличить хорошее от плохого, и почему тела при нагревании расширяются. Наверное, именно на эти вопросы и ищут ответы сумасшедшие во всех богоугодных заведениях, и только успокоительные таблетки отвлекают их от раскопов - поисков себя и в себе.

Родился ли Пеле для того, чтобы забить свою тысячу голов и стать королем футбола, или всего лишь для того, чтобы стать отцом пятерых мальчишек? Почему второго футбольного гения, Диего Марадону, убивают наркотики и Бог, в которого он верит, не в силах его спасти?

Задайте мне или себе с десяток еще подобных вопросов, и вы поймете - моя книжка не имеет ответов на все возможные сомнения. Я пишу ее как собрание таких же вопросов к самому себе, а если хотите, и к вам: чему была посвящена моя жизнь, мое предназначение, мое беличье колесо, которое мне все труднее с годами вращать, но я ведь продолжаю это делать. Я - не один, я вышел в путь с любимой женщиной, я ничего не взвалил на ее хрупкие плечи, а все взял на себя. И понял: в этом есть и цель, и радость - отвечать перед Богом за близкого человека, и все остальные поступки становятся производными.

Пусть я чего-то не совершу, отдав свое время простым заботам, не беда - я никогда не считал себя гением, призванным Аполлоном к священной жертве. Мне досталось много испытаний, и я выстоял с Божьей помощью. Мне знакома и любовь к людям, и ответная их любовь.

Не пишу, не читаю!

Я набрал высоту

И во сне не летаю,

И давно не расту.

И от крика скворешен

Я с ума не сойду,

Очень уравновешен

Стал я в этом году.

Порошок анальгина

И воды полглотка!

Может, это ангина,

А не старость пока?

Меня предавали и огорчали, я старался не предпринимать ответных действий, и все плохое забывалось во времени.

Зачем растет трава и гремит гром? Я не сумасшедший, не натуропат и не извожу себя подобными вопросами. Жил, смеялся, пяля глаза на модильяниевские "ню", и в этой книжке обещал вам всего лишь рассказать о моем двадцатом веке. Пусть каждый сам себе поставит эти вопросы и попытается на них ответить. А я, помните, обещал вам узоры в калейдо-скопе, имеющие только геометрический смысл. Маяковский шутя называл это "мелкая философия на глубоких местах".

Конечно, к портрету XX века и мой двадцатый век прибавит какие-то черты. Как и любая другая книжка этой серии. Истина была и остается тайной, и ближе всего к ней сократовское: "Я знаю только то, что я ничего не знаю".

Пришло дурацкое хотенье,

Одна навязчивая страсть

Забросить прочь стихотворенья

И ювелира обокрасть.

Чтоб утром ты из-под подушки,

В рубашке, спущенной с плеча,

Достала эти побрякушки

И примеряла хохоча.

Рассыплю по полу караты

Тутанхамонской красоты,

И будет горький час расплаты

Не горше нашей нищеты.

Потом - хоть пуля и хоть порка,

Присяжных поблагодарю!

А звезды с неба - отговорка,

Я их всю жизнь тебе дарю.

ПЕРВЫЕ РАДОСТИ

Москва не сказать чтобы приветливо встретила пришельца, но сперва показалось: э, да тут жить можно! То в одном, то в другом издательстве выплатной день. 5-го - 10-го - 15-го. На Чистых прудах сразу в трех газетах за три стихотворения денежку получил. А сколько в столице изданий всяких - воля вольная после провинции! Да почему бы и не признать честно: Москва вообще город гостеприимный! Бессчетно народу приютила.

Тут вскорости и первая московская моя книга стихотворений "Улицы" в "Совписе" подоспела, и рецензии появились неругательные. И песни, и люди в кругах - совсем иной в Москве горизонт. Как хорошо, что покинул я социалистиче-ский режимный город Сталинград, вот уж где столица Совдепа! решив, что головы мне там поднять не позволят, по духу - не мой город, а я не его поэт. Но спасибо все же и Сталинграду за две тоненькие стихотворные книжечки: "Возвращение" и "Кляксы".

Так вот, запела вся страна (после той буфетчицы с Кур-ского) песню про ткачих из подмосковного текстильного городка.

Мы на фабрику вдвоем

Утром рядышком идем,

То ли, может,

Он со мною,

То ли, может,

Я - при нем.

Только и слышно из всех окон. А я все так же на одной булочке в день да чашке кофе в Москве прозябаю. А еще сказали, что есть такая организация ВУОАП, где авторам за исполняемые сочинения будто бы деньги платят. Ну, телефончик дали, не секретный. Мол, такой-то я и такой-то, нет ли мне чего за песню "Текстильный городок"? Нет, отвечают, пока тихо.

Год прошел без малого. Песню поют на всех эстрадах. Ну, набираюсь снова смелости, звоню:

- Танич я. "Текстильный городок"...

- Двести двадцать рублей набежало. Будете получать?

- Как не буду!

- Тогда приезжайте. Лаврушинский, семнадцать.

И еду я на такси в свой Железнодорожный, дармовые, незаработанные денежки придерживаю. Надо же, какая организация, просто антисоветчина какая-то: приходишь - фамилия - пожалуйста, распишитесь! Много лет все мне казалось: вот-вот разберутся и закроют эту контору. Нет, до сих пор что-то выдают.

Еду по шоссе Энтузиастов, а там - магазин "Мебель". Стоп, зайду, полюбопытствую. Полюбопытствовал, и приглянулась мне кушетка импортная, чехословацкая, такой шерстью грязно-красной обитая, с отдельной поролоновой накрывкой, да к ней и тумбочка полированная. И знаете, сколько все вместе стоило? Двести двадцать целковых. То есть ровно задаром, если учесть, что утром не было у меня как раз этих двухсот двадцати и никаких других рублей тоже.

- Погрузите!

Погрузили! И в нашей единственной комнате в городе Железнодорожном (мы к тому времени покинули Орехово-Зуево), где уже стоял большой сталинский дубовый письменный стол, появился мебельный гарнитур: кушетка с тумбочкой! Чем не общежитие имени монаха Бертольда Шварца?

А на письменном столе, с которого слетела в мир еще пара популярных песен, стоял великолепный шведский радиоприемник с филипсовскими красными лампами, с большой, во всю шкалу, золотой стрелкой, крутнешь - станции только булькают! Стоп - Би-Би-Си! Стоп - "Голос Америки"! (Единственная вещь из моего прошлого, о которой жалею.)

Жизнь приобретала черты ненавистной буржуазной респектабельности. А утром истопишь печь - и снова электричка, и в Москву! За булочкой.

Первые приличные туфли также были куплены вскоро-сти. И денег на эту покупку дал мне взаймы Ян Френкель - целых сорок рублей. Надо вам, молодежь, сказать, что любые заграничные туфли стоили или тридцать пять рублей, или тридцать семь рублей. Ну, команда такая была. От КГБ.