Иван Шмелев - Том 1. Солнце мертвых

И вот один незнакомый старичок, который торговал теплым товаром, растрогал меня и вложил в меня сияние правды.

Просидел я тогда с неделю в том городе, как Колюшкато убежал. Пытали меня, не знаю ли чего про сына. А что я знал? И все-то дни и ночи как на огне был. Поймают, нет ли… По церквам ходил и на базаре толкался, не услышу ли чего. Никто и не разговаривал. Торгуют и продают, как везде. Совсем мимо него ходил и не чуял. В канцелярию ходил, спрашивал, не поймали ли…

А писарь мне говорит:

– Почему это вы так интересуетесь, поймали ли? Ведь один конец…

– Потому, – говорю, – и спрашиваю, чтобы знать, что еще не поймали!

Так прямо и сказал. А он мне:

– Даже и неудобно так говорить… Но только что все равно поймают.

Надо ехать. Оставил я хозяину постоялого двора на письмо и марку. Попросил написать мне, если поймают.

– Обязательно пришлю, – говорит. – Очень нам все это надоело.

И приехал я тогда домой в страшной тревоге. Что поделаешь – надо работать. А Черепахина уж нет – отправили в сумасшедший дом за буйство. Все меня искал и все стекла переколотил.

И сколько потом ночей протомился я, потому что пришло такое, что ничего в жизни у меня не осталось. Наташа… А она совсем как чужая стала ко мне… Да и тот ее не пускал. И как раскидал кто и порастащил все в моей жизни. Единая отрада, что забудусь во сне. А какой сон! И во сне-то одно и одно… Все ждал, всю-то жизнь ждал – вот будет, вот будет… вот устроюсь… И дождался пустого места.

И уже через месяц пришел неизвестный человек и сказал на словах:

– Будьте покойны, ваш сын в безопасности. Только и сказал. Теперь-то знаю я, что он в безопасности, и получаю через некоторых известия от него. Очень далеко живет. И должно быть, так я его и не увижу…

Так изо дня в день пошла и пошла моя жизнь по балам и вечерам. А к лету вспомнил обо мне Игнатий Елисеич, что я знающий человек, и вручил управлять буфетом и кухней в летнем саду. Очень хорошо поставил я ему это дело и к концу сезона очистил три тысячи.

Чудотворцем даже меня назвал.

– Ну, Яков Софроныч, – сказал, – в лепешку расшибусь, а добуду тебе прежнее положение в нашем ресторане! И гости часто про тебя спрашивают… Похлопочу у Штросса.

Очень был растроган. А время, конечно, стало поспокойней, и, конечно, они могли снизойти к моему положению, потому что я совсем был невредный человек насчет чего. Не почета мне какого нужно было – какой почет! – а хоть бы идти в одном направлении…

А тут опять у меня наступили тревоги, потому что Наташа родила девочку, и тот-то, ее-то, поставил неумолимое требование – направить младенца в воспитательный дом. Раньше все предупреждал, чтобы не допускала себя, а как будет если беременная, чтобы непременно выкинуть через операцию. А она от него скрывала до последней возможности. И ко мне она приходила и плакалась, потому что боялась операции, и я ей отнюдь не советовал.

– Неси свое бремя, Наташа! – говорил ей. – Это как смертоубийство!

И когда он угрозил силой ее заставить, тогда я сам пошел к нему для объяснения. Очень разгорячился:

– При чем тут вы? – упрек мне. – Сами вы разрешили вашей дочери жить со мной, ну и предоставьте мне распоряжаться в моих делах!

Как плюнул в меня.

– Если я этими делами буду заниматься – мне миллионы надо!..

– Я, – говорю, – вас не понимаю… А Наташа мне из другой комнаты головой показывает – оставь. Но я не мог допустить ему нахальничать.

– Как так?

– А очень понятно. Дети от брака бывают, а вам, кажется, дочь выяснила, что наш брак еще в предположении…

Смело так в глаза мне смотрит и руками в карманах играет.

– Значит, – говорю, – обманули вы ее, господин хороший? Значит, выходите вы прохвост?

– Пожалуйста, без крепких слов! Никого я не обманывал, а наш брак пока невозможен. И прошу не мешаться в семейную жизнь!

Хлопнул дверью перед носом и в кабинет укрылся. А?! Семейная жизнь!.. Тогда я за ним.

– Я, – говорю, – завтра же в вашу контору явлюсь и вас аттестую со всех сторон!

– А-а!.. Так вы шантаж хочете устроить? Пожалуйста! Но только это для вас будет очень неудобно… Я-то останусь, потому что меня ценят, а для вашей дочери…

Но тут Наташа сзади ему рот зажала и плачет:

– Не надо, оставь… Не расстраивайся… – а сама мне глазами.

А он, подлец, вывернул голову и резко так:

– Оставьте мою квартиру! Я не желаю слушать от всякого…

И опять она ему рот зажала.

– Мне уж сейчас этот ребенок ваш больше ста рублей стоит!.. Я кассирше за Наташу плачу…

А та-то, мямля, по голове его гладит, рот кривит и мне глазами мигает. И упрашивает:

– Виличка, успокойся… не волнуйся… Я бы его успокоил, подлеца!.. Вот Наташа… Что сталось! Ни самолюбия, ничего… А какая была настойчивая!..

Родила она в приюте девочку. И взял я ее к себе. Внучка… Все-таки внучка… Юлька… Сытенькая такая, крепкая. Корзинку из-под белья ей устроил и хозяйскую девчонку нанял за два рубля ходить за ней и молоко греть. Вот у меня и стал свет в комнатке.

Придешь с бала, а она тут, кряхтит в корзинке. Ночью проснешься – почмокивает. Как жизнь опять у меня началась. И Наташа чаще прибегать стала. Посидит, повертит ее, поморгает – и к нему.

И счастье мне Юлька принесла. Сижу я с ней как-то, бородой ее щекочу, и заявляется вдруг ко мне Икоркин. Вот ведь ловкий парень! Бунтовал в ресторане и требования предъявлял, а не погиб. И говорит торжественно:

– Яков Софроныч! Должен объявить вам поручение… Идите опять к нам, в нашу дружную семью!

И руку за борт. Что такое?

– Сейчас же можете идти.

Возрадовался я и вспомнил про заботу Игнатия Елисеича.

– Нет, тут метрдотель ни при чем… Мы ходатайствовали через общество перед Штроссом… Теперь у нас влияние…

Так он меня поразил. Помнили меня!

– Да ведь вы наш член… А у нас все члены на учете…

А я и про общество-то забыл. Вот тебе и Икоркин! А так маленький и невидный был, но очень горяч.

– Вот видите, что такое наше общество! Вы теперь не одни… А это у вас что же?

И показывает на внучку. А я уж во фрак облекался.

– А внучка, – говорю, – Юлька при мне… Пальцем ее по подбородочку пощекотал.

– Здорово сосет… может, счастливей нас с вами будет…

Растрогал он меня.

– Очень, – говорю, – вы меня утешили…

А он так серьезно:

– Это не мы, а общественное дело. Мы – люди, а собрание людей – общество!

Очень умный человек. А тут вскорости и приходит ко мне Наташа. Посидела, поиграла с Юлькой, и что-то тревожная.

– Что ты, – говорю, – кислая какая? А она и говорит:

– Папаша… что я хочу вам сказать… – И замялась.

– Что? – И вижу, слезы у ней.

– Видите… он меня просил… Только не подумайте… у него критическое положение… по векселю надо платить… Нет ли у вас пятисот рублей?