Иван Шмелев - Том 2. Въезд в Париж

Да, вы за нее встали – по инстинкту. Вы почувствовали Россию. Вы не познали ее реально, любовнейшим изучением ее, непосредственным прониканием в нее, – у вас не было времени на это, – но вы восприняли ее через душу постигших ее творцов, великих национальных, наших, – Державина, Ломоносова, Петра, Крылова, Пушкина, Гоголя, Тургенева, Лескова, Тютчева, Мельникова-Печерского, Менделеева, Достоевского, Толстого… и многих-многих, – через истинно полноправных представителей России, слушавших трепет души ее. Вы постигли ее через великих собирателей ее – от Александра Невского до Петра, Екатерины, Александров, – через сподвижников их, через подлинное национальное, а не «европейское», – и вы полюбили Россию детскою чуткостью, взяли ее – инстинктом. И за нее боролись. Вы полюбили не «народ», как почему-то была влюблена наша «передовая» интеллигенция, а всю ее, не делимую на сословия и классы, вне всего преходящего, связанную со всем и всеми, что в ней, и на ней, и с ней, что было у ней, что есть, что будет. Полюбили так, как любили ее Великие… как любили ее и цари… да, цари… как любит, не сознавая того совсем, и весь народ русский… и, запоздало, – многие теперь русские интеллигенты, даже с «программами». Вы, герои, полюбили ее и отдали за нее все, – за светлую, грезящуюся вам Россию, за Белую Россию, – не за могильный саван ее, а за белые пелены Рождения! По вере вашей, по мукам вашим – родится она, должна родиться! И больно, что есть люди, русские люди, которые все еще не хотят прозреть, все еще не хотят понять, что ваша борьба за Нее есть жертва за прошлые ошибки и преступления, великая жертва необходимости, страшная историческая правда, а не ошибка, или чуть ли не преступление!

Русская интеллигенция, роковым образом, не смогла создать крепкого национального ядра, к которому бы тянулось самое сильное, самое яркое по талантам изо всего русского, живого. Не было национально воспитанной, сильной, русской интеллигенции. Был великий разнобой сил, и равнодействующая сил этих пошла не по России, а вне, – в «пространство». Русская интеллигенция переоценила это «пространство», сочтя его своим. Пространство не отозвалось. Оно показало себя – своим, не нашим, даже враждебным нам, оно показало в себе много совсем чужих, национальных ядер, которые охраняли свое, которые не пожелали принять безродное; – и, откинутая в пространство, Россия пошла куда-то… – и попала туда, где принимают безыменных, – в цепкие лапы Интернационала, – безродного, безгосударственного, безбожного, алчного и завистливого, умерщвляющего живое. Попала, несмотря на героическую, – увы! – запоздалую борьбу вашу. «Народ» безмолвствовал. Ибо правит жизнью не «почва», а «сеятели». Вина не в одном моменте, как и спасение: не через момент. Вина давно назревала. И освобождение – путь величайших напряжений.

Надо к нему готовиться. Лучшей части народа, его интеллигенции, надо понять свое национальное назначение, понять Россию, ее пути, – каждый народ имеет свои пути, – и, понявши, идти покорно, покорно целям, указанным Судьбою – Смыслом истории – Богом. Идти и вести. Сознать ошибки, пороки и заблуждения и преклониться перед Россией, перед ее путями. Она пойдет. Силы ее велики, и надо уметь с ними обращаться.

Август 1927 г.

Ланды

Стыдно уже взывать, обращаться «к миру», повторять, – в какой уже раз! – «избитые слова» – воистину, избитые! – о том, как, мол, не стыдно людям, – и не дикарям как будто, – отмалчиваться, когда перед их глазами вот уже лет десять… и так далее, – конечно, о России… Но наша больная правда не может примириться и продолжает кричать: очнитесь!

Все слова сказаны, мир знает. Знают, какая была Россия и какой стала. Знают, как и кого спасала, что дала миру; знают, что над ней делают вот уже десять лет, и как делают. День изо дня почитывают, как убивают там, пачками, без суда. Знают, что огромный, полуторастамиллионный народ попал в положение скота на бойне, хуже… Знают, молчат – и только.

Мы уже претерпелись к такому бесстыдному равнодушию – и сами как будто отупели. Весь мир охватила какая-то… вялость сердца? Кажется: сделай теперь с Россией, ну что угодно… взорви ее всю и истреби поголовно всех ее жителей, до грудных младенцев, – мир отметит только – «стихийное явление» и двинется на очистившееся место – раскапывать.

Да что же случилось – с совестью?

Говорят: война притупила нервы… вот, отдохнут, тогда!.. Но прошло уже девять лет, – пора бы уж, кажется, очнуться.

Для облегчения совести, – так сказать, частной совести, – для введения ее в русло, чтобы не расплескивалась напрасно, созданы «лиги» – и между прочим – «лига защиты прав человека и гражданина», с тысячами отделов. Можете быть спокойны: за вас скажут, и авторитетно скажут!

И что же эти… конденсаторы совести?! Они – восемь лет… молчали! Я помню – они заступились раз за одного провинциального учителя, уволенного за что-то с места… за женщин, в… Китае, кажется… Но за миллионы казненных бессудно русских граждан, человеков… – заступки не было. Вот, за убийство Войкова в Москве расстреляно без суда двадцать «заложников» и расстрельщики объявили об этом миру. По всей России прошла и еще проходит – и уже десять лет не кончается – обычная «мера устрашения». А – мир?.. А – конденсаторы совести?! Отписались. Ни митингов, ни «остановок движения», ни процессий-манифестаций, ни мощного голоса «Великих»! Можете продолжать!

Вот, уже больше месяца, в некоторых европейских газетах все-таки напечатали обращение группы русских писателей оттуда, – «к писателям мира», подлинный крик отчаяния, истинный голос из могилы: «Вы, чуткие, отзовитесь!» Спят «чуткие». О том, что они проснутся, не слышно что-то. Запомни это, бедный русский писатель, замордованный русский человек… запомни! Это называется – «европейская культура»! Но слышны все-таки голоса – мудрых: «А если через наше вмешательство еще худшие репрессии применят к этим беднягам?!» И – так мне писали из одной европейской страны, страны культурнейшей, – «собрание журналистов и литераторов раскололось и не пришло ни к чему! Может быть еще соберутся, потолкуют…» Из другой европейской страны – кажется, еще более культурной, – мне пишут: «Наши „демократические“ газеты, – пишет иностранец, – пожали плечами, только. Не хотят беспокоиться. Европа поправилась, она опять сыта, не хочет расстраивать себе нервы. „Солнца мертвых“ не видно слишком живым, живучим. Разве только ударит гром над собственной нашей головой – тогда услышат. Наш писатель… дал одному своему роману заглавие – „Вялость Сердца“. Вот что!»

Да, вот что: «вялость сердца». Болезнь человеческого сердца?