Иван Шмелев - Том 3. Рождество в Москве

Игра-ал…! – молчание. То есть не в смысле… а… подробности в афишах. Не буря, а тай-фун аплодисментов, стон. Ломали кресла. Ну, новые знакомства, письма, рандэву, обеды, портреты… – разоренье. Цветов, венков, букетов…! Лиру поднесли из роз и лилий, – в автомобиль не влезла. Ну, в лоск замотан. В Саратов надо, ангажемент, билет в кармане, – не пускают. Вдруг – карточка. Серебряная, монограммы. Просить!

Входит дама. Не дама, а… симфо-ния, поэма. «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно». Больше ничего. Молчание.

Она. Сама, миллионерша. Прогулова. Таинственная маска, ребус, знак вопроса. «Да», «кажется», – и только. Ну, Галатея, сфинкс, манящий омут, «таящая в себе свой мир бездонный». Есть такие: в себя глядятся, вот. И королева, и – сильфида. Величие и нежность, гордость, простота и… тайна. Шатенка, синие глаза, темнеют в страсти. Голое – баккара и серебро. Движенья… – Греция, Пракситель. Ну, словом, – «все в ней гармония, все диво…». Сама богиня.

Сама богиня, умоляет. Один спектакль, последний! Склоняюсь, в трепете. Она играет Саломею, я – Иоанна. В пользу лазаретов. Но, слушайте: места по… три-ста целкачей! Ко-шмар?! На здешние прикинуть – тысячки четыре за местишко, дешевка… для сверх-элиты! Потрясен, раздавлен, покорен.

Что бы-ло! Сбор битковой. Бриллианты… – все померкло, такое ослепленье. Играла-а… – сам Уайльд бы умер от удара. Костюм..! – Невиданная обнаженность, ультра. Ахнул зал. Суфлер задохся, онемел, как рыба, – без суфлера! Страстность… – затлелись ткани. Больше ничего, молчание. Пляса-ла..! Нет, не могу… нет слов. Мужчины… как быки, ревели. Дамы… как полагается, шипели. Бывают перлы!..

«Навозну кучу разгребая, петух нашел жемчужное зерно». Да, я нашел зерно , хоть я и не петух.

Дальше…? Ну, дальше все понятно. Она меня за муки полюбила, а я ее… за это вот зерно.

Потом… открылось небо. Бурная весна, текут снега… «Еще в полях белеет снег, а воды уж весной шумят…» В Петровском парке рвем первые подснежники, синей-шие, на бурых ножках. Засыпаны лужайки: все – глаза, ее, синейшие. Целую, в мыслях. Молюсь. На «Воробьевке» смотрим на Москву. Грачи в березах, золото заката, лесные воды, тишина-а… и вальдшнепы храпят, от страсти… и – Го-споди, помилуй! – пе-рвый поцелуй, в «подснежники» мои, в синейшие. Дрогнул небосвод, упали звезды… и – пропал Саратов! Натеков этих не было тогда, мешков для слез зажатых, невыплаканных в жизни. Все было юно, свеже, светло, сильно… «какой простор!» – помните Репина? Истина, Добро и Красота… какая вера! Кто мог бы думать, что впереди…? Неслись на «птице-тройке»…

А, «Вечерний звон… вечерний звон…» – тоскливо. Повеселей бы что-нибудь пустили. Да, программа…

И тогда тоже – вечерний звон, с Москвы: была Страстная. Березы в почках и колбасках, вербы – в вербеш-ках золотистых… скворцы, грачи, дрозды… Нет, кукушки еще не было, не прилетела. Жаворонки звенели в высоте, ласточки свистели… – ну, «плен, постыдный пле-эн… и гибель всех моих»… проектов. В Саратов не попал, сорвал сезон.

Угарная неделя, одержимость… я – не я. И вижу… что же?! Облако нашло. «Синейшие»… тревожны, грустны. Не пойму… В чем дело? Нет ответа. Взгляд – далекий, рассеянный… – не постигаю!

Вот и Пасха. Умоляю, у ног прекрасной: в Кремле, в заутреню! Ужас на лице, в глазах: ни-как! Муж, понятно: вместе, Светлый День. Пошел один, – куда деваться?! На народе – легче.

Крестный ход, огни, ракеты, горит Иван-Великий, все ликуют… пылает сердце – Кремль, Россия. А я – как «демон мрачный и мятежный», взираю, только. Все для меня погасло, нет огней. И вдруг… о, чудо! – они, «подснежники» мои, синейшие! Я шатнулся: виденье? ангел?!

Миг счастья, только миг. В звоне-гуле взглянули на меня далеким взглядом, уходящим… И подарила мне последний поцелуй, пасхальный. Шепнула: «прощай, забудь». Миг один, – пропала, затерялась. А у меня в руке осталось… красное яичко, простое, деревянное. Искал в толпе – напрасно. Кругом – восторги, ликованье, братство… «Христос Воскресе!» – «Воистину Воскресе!» А я – как умер. Нет, пропал. Минутку улучила, от своих. Но это – «прощай, забудь»..? – что значит это?!.. Какая-то мистерия… фантом?! «О, романтизм! о, сумасбродная головка!..» – шептал я в небо, где золотисто реяли ракеты, плясали звоны. И разрывалось сердце.

Но… жизнь зовет… Уныло возвращаюсь в номер. Держу яичко… Оно дрожит, и блекнет, за слезами. «Прощай, забудь!» О, сумасбродная!.. А в голове… – подите вот, привычка – картины, сцены: как бы я сыграл! И в зеркале увидел… трагическую маску! И мысль: зачем такое, деревянное, простое? Потряс… – пустое. Что за…?! Открываю – ва-та! целый пук, как пена, ле-зет, – натуго набито. Что за…?! Вытряхиваю вату… и… блеск. Стрельнуло! Не-эт, какой там пистолет…! Перо Жар-Птицы, Феникс, ра-дий! пожар!! В комнату мою упало солнце, камень-солнце! Голконда – изумруд, апо-фе-оз. С лесной орех, волше-бный изумруд. Клондайк! Ну, думаю… а, сумасбродная головка, игра какая! Заинтриговала. «Прощай, забудь»… – о, ловкая игра!

Утро, спешу поздравить. В цветочный магазин, охапку ландышей и гиацинтов, в серебряной рогожке, натю-рель. Лечу на лихаче… ворота, львы на воротах и… каша – рысаки, кареты, всякие ройльс-ройсы… Лакеи, кучера, снимают шапки. Звонюсь… Милашка-Груша, в бантиках, как фея, ямочки на щечках: «ах! не прини-мают-с… в Крым уехали-с, с утра, в Алупки-с… на да-чу-с». Отшатнулся. – «Ка-ак?!.. А кареты эти, лакеи…?!» – «А это-с… мамашу поздравляют, Матрену Са-вишну». Мамаши мне не надо. Повернул. А эти, краснорожие, вдогонку: «вышло дышло!» Ну, хамы.

Возвращаюсь – бац! – письмо, с посыльным в красной шапке. Две строчки, только: «все забудьте… я мучаюсь… так надо… не старайтесь меня увидеть, это бесполезно». Без подписи. Ну подчинился. Раскаяние? Все возможно. Такие дни, говела, каялась… – возможно. Бывает, знаю. Сантиментальна, романтична, как… кажется, Кларисса, у Шекспира где-то. Ну, жертвоприношение, самоанализ, скепсис, смиренномудрие. А, может, испугалась мужа, все возможно. Участь Дездемоны не сладка. Не стал настаивать. Послал на карточке – «склоняюсь», все. Вышло вровень. Запер сердце и ключ забросил в море… жизни. Больше не встречались.

Но… чудо: взгляну на изумруд – и… «все воскреснет вновь живое – весна и юность, и любовь…» Приценился у Фаберже: может быть, думаю, дуплет? Не в деньгах дело, а… проверить чувство. Говорят: «у нас и куплен, вот-с, по книгам… пятнадцать тысяч триста». Вот так гоно-ра-ар! вот это чу-вство!..

В Саратове читаю в «Слове»: «Супруга коммерции советника г-жа X. пожертвовала двести тысяч на сирот». Жертва? Жажда очищенья? Возможно. Вскоре опять читаю: «сто тысяч на приют для девушек». Жажда искупленья? Все возможно. Преклонился. А я, беспутный? Я ждал: вот Светлый День настанет. И он настал… в голоде, в аду, во мраке.