Иван Шмелев - Том 7. Это было

И вот, вглядываясь в народ отсюда, я говорю: не формы нужны народу! В народе, как бы он ни был дик, здоровое есть зерно, есть в нем – национальное, чувство спайки – и на своем, – есть и есть! Он хочет – и будет жить. Не «форма» ему нужна, а жизнь. «Форма» по жизни будет.

И о «цепях рабства» надо перестать. Кто всерьез верит, будто в годы перед войной все еще позванивали «цепи рабства»?! Позванивали они, по памяти, – и для разжигу – в речах и «гимнах». Эти «цепи» внушались, да. Повторял их народ – с усмешкой, как «пот и кровь». Это была уже бутафория. Одни повторяли ее, как «знамя», другие – пускали, как «подливку». Мы знаем по точным цифрам, что народ богател, учился, торговал, прибирал к рукам землю, производил с возрастающей быстротой, и рос. И все-таки – «цепи рабства»! Народ жил, и – по-своему – счастливо. Это Европа прекрасно знала. И точила зубы. Теперь – грызет. Цепи рабства! Это же – «проторенная дорожка», пустое словоизвержение, доселе еще звучащее. Как и другое: слава Богу, с монархией навсегда покончено! Как покончено, – не задумываются над этим. И было ли нужно народу – покончить так?! Птичье гнездо разорить, лучшей части народа, – жалко, а кончить бойней!.. И – навсегда! Слишком самоуверенно. Да, навсегда, если прикончили Россию. Но ей еще суждено быть, и будут формы, которые народ укажет. Но пусть народ, а не подсказчики за народ.

Да, необходима спайка. И если вы хотите народной воли, если душа болит, если ясно видно, как расправляются с Россией Макдональды, Вандервельды – прочие, если познали официальных представителей… – если вы с подлинной тоской вопрошаете: «где Россия?» – тогда путь открыт. Надо спаяться, надо понять друг друга, без укоров, без поминаний. Правда, пора и пора – забыть! Пора, наконец, поверить в родные чувства. Ведь у нас же ничего нет, если нет родины! Ведь за живой, за свой народ отвечаем!.. Много чистых и там, и там, разучившихся уважать и понимать друг друга. Надо новым стать совсем, найти истинное преображение. Там разберемся, если здесь найдемся. Мы должны найти общий язык и мысли, если понесем истинную, внепартийную, внеличную любовь к народу, к его духовным и бытовым навыкам, к его праву быть так, как он хочет. Воистину любящие народ должны, наконец, найти и общую дорогу.

(Русская газета. 1924. 1 июля. № 34. С. 2–3)

Совсем недавно мир с тревогой смотрел на возрастание русской силы. Рост просвещения, городов, промышленности. Высококультурные хозяйства, – хотя бы знаменитая полтавская «Карловка». Десятки образцовых экономий, откуда истекали на округу – отборные семена, приемы обработки, племенной скот, заработки. Склады орудий, железа, удобрений; агрономы, опытные поля, ссыпные пункты, мелиоративный кредит, школы, сельскохозяйственные общества, журналы… – все ширилось. По иным земствам завершался план всеобщего обучения. Колонии получали культуру. Глубже вскрывались недра. Исследование окраин дарило сокровищами бездонными…

Что произошло – мы знаем. За семь лет Россия обращена в дикое поле, в колонию для проходящих, на все вкусы, – от хищников до «благотворителей». Русский народ, тысячами глоток призывавшийся к братству без аннексий и контрибуций, еще не сознавший в себе национально-здоровое, втаскивается в ярмо с клеймами всех народов. Русские недра ныне доступны всем, у кого деньги и дерзость – шарить.

Концессии… Признающие рабовладельцев России мечтают о барышах. Это – белые нитки во всех переговорах. Ими хотят опутать русский народ, и этому делу помогают даже идеалисты. Благородные речи отзвучали. В соперничестве и спешке говорят прямо: выгодно! Нефть, хлеб, лес, сырье… – надо спешить, пока вход свободен: случится может, что скоро замки повесят! И все спешат. Колонизаторы приглядываются и входят…

Одним из первых, зоркий к пустынным далям, привычный к риску, пытавшийся водрузить свой флаг на полюсе, – Нансен. Пытливым глазом он усмотрел чудесно открывшееся – Дикое Поле, доселе неведомое географам. В голодный год он совершил экскурсию, присмотрелся и заарендовал, пока что, два изрядных, когда-то культурных имения: «Аркадию», под Саратовом, и другое – у Екатеринослава.

Он получил землю русских людей, быть может убитых его же контрагентами. Исследователь стран пустынных, когда-то восхищавший нас описаниями «вечной ночи», открыл выморочное русское добро, политое русской кровью. Путешественник и на сей раз мог бы прикрыться благородством: он является пионером, несет культуру дикому краю, научит дикарей земледелию, наконец – даст заработать населению, погибающему от голода. Эти концессии он получил не за громкое только имя, он не раз выражал громкое восхищение творцам «великого опыта», – и не ошибся целью. Без «опыта» вряд ли бы он открыл Дикое Поле и мог получить концессии. Без «опыта» население не нуждалось бы ни в его обучении, ни в его заботах: агрономы, школы, имения – учили и показывали наглядно; поля призывали золотом. Русские агрономы, техники и рабочие всегда находили приложение своим силам.

Теперь послушаем шведского инженера Седергрена, управляющего концессиями, что получил Нансен: это так поучительно («Руль», № 1131, 23 августа с.г.).

Он получил право работать своими машинами и орудиями – шведскими. Он получил привилегию ввозить их в Россию для концессий – беспошлинно. Его агрономы и монтеры, в числе пятидесяти, – шведы. Он слишком национален! Не из любви к голодному русскому народу взял он концессии. Русские агрономы и техники, умирающие с голоду на своей земле, ему не нужны. Впрочем, они могут пойти к нему – рабочими. От щедрых раздатчиков чужого предупредительно даны были Нансену семена в нужном количестве и исключительное право – полная свобода в эксплуатации всех угодий, в найме рабочих и проч. Он пользуется благоприятнейшими для плантатора условиями, когда русский рабочий доведен до отчаяния, когда свыше миллиона безработных, и рабочие руки можно иметь за плату во много раз меньшую, чем в Швеции, чем в былые года в тех же имениях. Великий путешественник и член европейских Лиг является в новой роли: плантатора, с русскими рабами.

Явление знаменательное для оценки хищнических устремлений на Россию. Уж если Нансен так поступает, почтенный и благородный Нансен, кому вручена была высокая миссия, – опекать эмиграцию, – чего же спрашивать с тех, у кого и на лбу выжжено: иду выгребать остатки:

«России никакой нет, а есть – Дикое Поле!»

Знаменательно и для нас, бедных чувством национального.

Нансен – националист; не забывает своего, шведского, и горд, что он, швед, учит Дикое Поле и… помогает.

Но… он не совсем доволен. И беспошлинно, и свобода, и семена получил, и на насиженное место сел, хоть, конечно, и порастрепанное, но окультуренное, не в степь Мургабскую… – и убыточно! Правда, это его управляющий говорит – убыточно. Но какой же арендатор станет торжествовать? А вдруг, после срока-то, и набавят, передадут другому?! Да и неудобно слишком торжествовать удачной эксплуатацией добра, оставшегося после ограбленного, выгнанного и, быть может, даже убитого русского человека. Неприлично все же…