Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин

Молодой человек покусывал тонкий усик и смотрел в окошко.

– А вы что же, против социализму? За… которые грабили народ? в торговой части? – закидал словами портной, тоном приглашая соседей обратить внимание на непорядок. – Мучкой приторговываете… или?

– Как сказать… промышляю… – спокойно ответил в тон ему рыжеусый, наливая себе свежий стакан.

– Ох, не виляй, миляй! – погрозился солдат при мешке, из которого торчала волосатая свиная нога. – Стесняться нечего. Торгуем вот помаленьку и не гордимся, а для гражданской пользы. И никого не упрекаем Господь посылает – и ладно. Чем, всамделе, базарите? – уже благодушно закончил солдат, занятый разрезыванием на ломтики свиной грудинки.

Вынул пузырек из-под одеколону и, прикрывшись рукавом и подморгнув, отпил половинку.

– Настоящая! – сказал он, крякнув. – Только пузырек такой. По мучке?

– Было время – крахмал делал… – сказал, щурясь в усы, гость в куртке. – А теперь вот думаю гробами заторговать, – не без ехидства закончил он.

– Гроб-ба-ми?!

И соседи, и парень, все еще подбиравший стекла, так и загромыхали, а молодой человек, смотревший в окошко, передернул плечами и сказал, словно у него болел зуб:

– Бу-у-дет вам паясничать!..

– Чего смеетесь? По сезону и товар. А что же останется?! Мужички мне такой крахмал прописали, и такая у нас патока расчудесная вышла, что…

– Разнесли? – заинтересовался солдат. – У нас тоже, под Меленками…

– Понятно. Строить не умеем, значит, – надо разносить. Не сидеть же без дела! Крахмалить им нечего… Впрочем, о патоке жалели. И крест пожаловали…

– Кре-ест? У нас тоже, под Яльцом, барину Медкову та-акой хрест загнули… на небо влез!

Опять загромыхали, а портной ткнул с азартом кулаком об ладонь:

– Люблю манеру! Утюжь до паленого!

– Погляди, на! – усмехнулся гость, сдвигая рукав и показывая повыше кисти сине-багровый ожог. – Серною кислотой подрисовали, на память. А когда-то заводом жили. Выучил их картошку на песке водить.

– Стало быть, дожег ты их, господин. Вот они тебе ди-зихфекцию и…

– Кислота… она жгучая на клопов, – подал голос румяный, круглолицый извозчик с лицом девки. – А может, и в другое место намазали, а? – поднял он опять грохот. – Знашь, как цыган на картинке?..

– Веселенький народ, не унывает! – мотнул головой усач хмурому молодому человеку. – Что не смеетесь, а? Помните, прошлой весной, как из Нарымского края прикатили, на заводик-то, радость объясняли? к самодеятельности-то кол-ле-кти-ва призывали, к творчеству? Вот, друзья – обратился он к слушателям, – в каторге пять лет сидел «за волю и счастье народа»! Даже на лице у него было это написано, только теперь смылось… мыло такое вредное попало. А вот опять хоть в Нарым ехать, за «счастьем» Почему это, а?

– Бросьте паясничать! – уныло отозвался молодой человек, кусая усик.

– А в вас, товарищ, зло-ость! – сказал солдат. – То про гроба толкуете, то.

– Надо же существовать?! Вы – солдат, а свиными ногам торгуете… а я вот – инженер, гробами займусь.

– К чему такой ваш сомнительный разговор! – сказал портной. – Все мы теперь социалисты и должны Бога благодарить. Как извернемся из этой прорвы – заблестим!

– Заблестим, – согласился инженер. – Вы уже заблестели. Дешевле ста семидесяти за пальто не берете…

– Потому хозяин нам четыре сотельных выкладать обязан. Угол, машина, игла, нитки… Теперь погоди, на меня сперва погляди! – выпятил портной грудь в иглах.

– Вижу. Очень красиво. И еще погляжу, как к нам Вена готовое платье целыми поездами попрет. Годок пройдет, она и попрет! А ведь попрет! И пошлинами ее не обложишь. Не хочу, скажет, – и баста! Скажет: вот тебе тройка, носи на здоровье за… сорок целковых! А вы, небось, двести сорок?

– Таких и цен нет. Мене трехсот не найтить, и то по карточке.

– Вот А я в венских брюках буду щеголять, а ты, друг, уж как-нибудь, на китайского императора, что ли, пошей Потому к тому времени ты брюки-то в восемьсот рублей вгонишь, по шустроте своей. И иначе тебе нельзя, как социалисту! Каков социализм-то! – снова обратился он к собеседнику. Тот не отрывался от окошка.

– Чего планы расписывать? – отозвался солдат. – Вперед не видать, чего будет. Либо с мине дух вон, либо с тебе дух вон, такое дело. Продал свининку – мучкой орудуй Нащелкал чижей пару, либо малиновку – керенки это мы так – и жив. А вперед не загадывай. По правде надо: не жни, сказано, не сейся… а как птица поднебесная…

– Вот! – поддакнул, косясь, в усы инженер. – Поворошил носиком – и на забор, воробьем!

– Солдат энтот – крестьянствует, я его знаю… при хорошем капитале, враг наш кровный, рабочих! – пронзительно закричал через головы разбитый голос, и к столику протиснулся пожилой человек в драповом, покрытом швами, как географическая карта, пальтеце. Вид его был до того необыкновенный, что все уставились.

Шляпа на нем была плисовая, с полями, может быть, дамская. Больные, очевидно, уши подвязаны зеленым платочком, на ногах были футбольные бутсы, икры замотаны солдатскими, зелеными, подвертками. Под мышкой держал коробку папирос.

– Чисто германец! – засмеялся извозчик с лицом девки.

– Сочинение-стихи были… какие? – поднял грязный палец с огромным ногтем человек с папиросами. – «Где ты черпал эту силу, бедный мужичок?» Теперь так: ка-кую силу начерпал этот бедный мужичок! Все соки из рабочего класса они будут пить без сожаления! Картофель с меня вчера… тридцать три рубля мера! Я ему докажу по рабочему вопросу… Вы кто по натуральной жизни? – приступил он к солдату. – Хлебосей?! Я его по облику признаю.

– Ну, хлебосей! – передразнил солдат. – Эта политика вас не касается. Я, например, в торговлю ударяюсь… и желаю иметь свой капитал…

– Как я понимаю! – закричал человек в дамской шляпе – Им нет заботы, что весь рабочий класс на кривой объехали! Сами в господ прошли и желают в помещики! Только помещики были образованные, все-таки ум был! – постучал он по лбу. – А эти будут драть целыми когтями. Помещик за картошку с меня не возьмет сто рублей мешок…

– Погоди, Пасха придет, в двести вгоним! – чмокнул солдат. – Стану я тебя жалеть! За калоши с меня по пол-сотне лупите? В триста вгоним! Целоваться мне с вами!

– Это – товарищи! – крикнул инженер молодому человеку.

– Мы теперь папиросками живем, на прокур пошли! «Где ты черпал эту силу, бедный мужичок»?! Я по шелкоткацкому делу. Конец шелкам! Конец машинам! Немцы повезут нам в десять раз дешевле, он у них будет покупать!

– А то у тебя! Нашел дурака! У немца, может, пятнадцать часов работают, мы, мужики, летнюю пору по двадцать работаем, а тебе из каких капиталов за гулянки платить? Как последнего буржуя выставите – на казну, на пенсию?! Мы те пенсию да-дим!