Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин

И опять услыхал Иван:

Сидел Иван на точильной плите, позванивал в раздумье заветным рублем о камень. Прислушивался к серебряному звону. Наводил этот тонкий звон на думы ему родное. Да-шурку-сестру припоминал, как вязала в избе кружева на коклюшках, заработала этот рублик… мать-старуху… Другой год лежит старуха на погосте. Прошинских коней вспоминал заводских, жеребцов с кровяными глазами… Собачонку Лиску, вольные луга Скворцовки, росяные покосы, вешние соловьиные раскаты… как ходил по лугам с гармоньей, как хороводился с девками в овражках…

Прислушивался Иван к тонкому звону, думал: «Может, и в Расею теперь скоро». Поднял голову – дрозд на него свистит – смотрит.

Снял клетку, отворил дверку – лети, мать твою так-то!

Высунул голову дрозд, поводил туда-сюда желтым носом – пырх! Сел на сарай, завел все то же: «И шумэ, и гудэ!» Не слетел, опять в клетку забился.

– Дурак! Выучил тебя немец месту!

Услыхал хохот, подумал злобно: удивить бы их чем, чертей!

Вспомнил – поить коров скоро. Придется Тильде снять свою красу, подоткнуть подол да звонить по ведрам.

«Взять да в стойло за ней, да при всех и залапить… во бы штука! А то принести ее кирсет энтот, крикнуть: на койке-то у меня ночью забыла! вот бы штука! Эх, подивить бы их, чертей, чем!»

Поднял голову на шаги: пьяница Клюпф приглядывается. Смотрел Клюпф, как звякал Иван рублем.

– Гей! – поманил его Клюпф.

– Гей! – поманил Иван.

– Покажи, приятель! – опять поманил Клюпф.

Вынул Иван кисет, спрятал рублик, «чубчики» засвистал.

Топнул Клюпф, показал кулак, гаркнул:

– Ах ты свинья!., русская свинья, грязная!..

Никогда Иван за словом в карман не лазил: пустил Клюпфа на все лады – натрафился за три года. Полез Клюпф на Ивана, да подошел сам Браун и ухватил Клюпфа. Шумел Клюпф, грозился брюхо вспороть Ивану.

Уговорил его Браун плюнуть, сказал:

– Хороший Иван работник, совсем и не похож на дураков и лентяев русских!

Задело Ивана за живое. Встал во весь рост гвардейский, как на смотру, крикнул:

– Врешь, герр Браун! Как был русский, так и остался русский, а не кабан, не немец! На чужом горбу не выезжаю! Не грошовник!

Тут все загалдели и застучали палками кто во что. Унял Браун компанию, сказал мирно:

– Не надо переходить меру. Будем, друзья мои, праздник праздновать. Выпили мы все немножко.

– Все, да не все! – крикнул Иван. – На все то еще время придет, – пить будешь!

По-своему крикнул – не поняли его немцы!

– Уложу его на лопатки!

Знали все быка-Клюпфа: всех укладывал на лопатки. Закричали немцы:

– Зо! Зо-о!! Выходи, русский Иван… он тебя в две минуты положит на лопатки!

Стало всем опять весело, закричали Клюпфу: хох-хох!

Увидал Иван, что смеется Тильда, сверкают у нее жадные зубки-кусачки; увидал и Терезу-овечку: робко выглядывает из-за спины жениха, пытает стеклянными глазами. Хлынуло на него ражем.

– Эх, уж и покажу вам кузькину мать! СтавьсяП Выбрали судей для порядка. Сели на колоду. Ударил Терезин дедушка в ладошки, понюхал табаку, – начинай!

Клюпф был пониже Ивана, но шире в плечах, грузней. Прихватил Ивана под поясницу, стал под себя давить. Давил-давил – лопнули штаны, насмешили. Вытянулся Иван, навалился, захватил бычью шею, – нет, не сдюжишь. Прошел срок, ударил в ладошки Терезин дедушка:

– Довольно. Пива Клюпф много выпил!

Выпустил Иван Клюпфа – синей синьки. Плюнул в сухой кулак:

– На кулаки ставься! Эх! удивлю чертей!!

Не дали судьи, закричали: с пьяным нетрудно сладить! Тогда Фриц крикнул:

– Давай на мешках пробовать, кто сильней!

Лежало во дворе пять мешков с парниковой землей, больших, тяжелых. Взвалил себе Фриц мешок, велел Ивану наложить другой сверху. Наложил Иван. Прошел Фриц по всему двору – не погнулся. Велел третий накладывать. Прошел – чуть погнулся. Скинул мешки, велел Ивану носить.

Три мешка навалил Иван, прошел по всему двору соколом, «чубарики» высвистывал. Ничуть не погнулся, крикнул:

– Наваливай!

Тяжелые были мешки, пятипудовые. Прошел Иван по всему двору – не погнулся. Чуть поплясал даже:

Хохнули немцы, палками застучали.

– Эх, побил Фрица!

– Нет, Фриц может!

Навалили Фрицу четыре мешка. Прошел, бурый, Фриц, выпучив глаза, закачался, скинул. Крикнул лихо Иван:

– Эх, удивлю чертей! Наваливай весь пяток, немцы!

Стали немцы кричать:

– Довольно! Сорвешь спину, Иван! Видим, не слабей Фрица!

– Наваливай! Нох афладен!!

Стали наваливать на Ивана… Гора горой. Не видать его стало под мешками. Навалили. Выправился Иван, переступил шага два, нашелся – пошел ходко. Поднялись немцы с колоды, с лавки, вытянули шеи, головы, ждут – качнется. Натужился Иван во все жилы, стал как клюква. Прошел мимо Брауна – усмехнулся:

– Садись, хозяин! Прошел мимо Фрица, бурый:

– Сажай и свою и мою кобылу!

Ступил мимо Тильды, глянул в жадные ее зубы, – хрипнул:

– Стан… цуем… што ли…

Признал мутившимися глазами Терезу, – целует ее Генрих в розовое ушко, в хмелевую головку, – закачался: гак-нуло у него в груди каленое железо.

И вот когда хлынуло в него темной волной и заколыхалась под ним земля, – услыхал Иван, зовет будто его чей-то родимый голос: «Ваня!»

Очнулся Иван на земле. Уже темнело небо. Яснели звезды. Лежали мешки у глаз. Толпились-гудели немцы. Кричал Браун:

– Глупая игра! Можно потерять человека! Фриц смеялся:

– Что, Иван! Земля всех накроет! Вставай, выпьем.

– Вставай, Ифан! Вставай, русский медведь! – орал Клюпф. – Ты сильней всех, кабан! Хох! Выпьем, мой друг, на брудершафт! Хох!

Не мог подняться Иван. Подняли его немцы, усадили на колоду. Принесла ему стакан молока Тильда.

– Выпей, Йоганн, молока…

И вдруг – хлестнуло из Ивана кровью, кривой струей брызнуло в молоко и на белую руку Тильды. Взвизгнули девушки, Тильда отдернула руку с розовым молоком в стакане, побледнела.

Взял у ней Фриц стакан, усмехнулся:

– Что… чужой еще крови не видала… Поди вымой…

– Тильда, Тильда! – звала старая немка. – Время доить, Тильда!

Кукушка прокуковала – восемь. Пошла Тильда переменить платье. Немцы ушли допивать пиво, а Фриц повел Ивана в сарай, на койку.

– Не знаешь ты меры, Иван, – вот и потерял силу. Все это твоя глупость. Надо и шутить разумно.

Едва выговорил Иван:

– Плевать.

Ночью опять шла кровь – залила всю рубаху. Томила жажда. Не было подле Ивана человека. Иван слабо вбирал губами горячий воздух, колыхался на высоких, под небо, возах сена и слышал жалеющий его родимый голос…

Светать стало. Прокуковала пять раз кукушка, – и пришел – застучал Браун: