Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин

Такого холоду нагнал – ужахнулся барин да к доктору:

– Посмотрите-ка поскорей, нет ли у меня в голове сотрясения… все мне, – говорит, – чтой-то будто представляется… все будто на голове ходят?!.

А доктор-то на него:

– Я те так посмотрю… такой-растакой… Из тебя все банки-склянки цари-короли переколотили… из твоего свисту! Сам с голоду подыхаю… Все поганой своей кишкой занимался, всю пишшу в нужное-ненужное место пергонял, – только тебе и делов было… а из-за тебя теперь всему конец' Уйди – мышьяком затравлю-засыплю!

Ну, бе-жать! К кому ни ходил – все лают: попы лают, купцы лают… К слесарю толконулся, который ему апараты-то перегонные чинил, – а тот:

– Через тебя, окаянного, подыхаем! Все теперь апараты без действия холостуют, все припасы через кишку свою перегнал, – без работы остались!

Да трубой-то его, свинцовкой… Что ты тут будешь делать!

Пошел барин по улицам ходить: дома-то в уголке сидишь невесело. Глядит – чисто как на свете представление! В заведении-то приличном, за стеклами, где щиколадами, бывалыча, угощались, – одни-то разъединые тараканы дохлые на спинках по столикам валяются, а за окошком-то, где сладкие крендельки лежали, – мышиный помет насыпан. Постоял-постоял веселый барин, – вот те и крендельки! Пошел на Кузнецкий мост, а там и моста-то никакого нету, – грязь да лужи, – никакого причалу нет!

«Эх, – думает, – зайду хочь пообедать напоследок!» – ну, мелочишки у него было, – а то все кишки подвело. Подошел к знакомому ресторану, где, бывалыча, рябчиками занимался, – заколочено, чисто гроб! В слезы, прямо! Глядь – поваренок-паршивец из ворот выскочил да кипятком-то помойным под ноги ему – хлясь!

– А не подвертывайся, кричит, – ворона!

Тут уж, понятно, не до обиды. Стал его барин честью просить:

– Нельзя ли, – говорит, – дорогой товарищ, хотя бы соляночки там, простецкой какой… али хошь коклетку горелую какую раздостать, очень у меня кишка доходит… да водчонки бы рюмочку…

А поваренок-паршивец ему:

– Да ай ты, дурак, заспался?! Да мы сколько уж ден как поприкрывались! Ворон шпарим да собачину жарим. А по ночам у нас только цари-короли пируют, остатнее допивают.

Да как заверещит… – признал!

– Да никак ты самый и есть, веселый барин, кишка луженая?!!.. Так это из-за тебя ворон-то шпарю да собачину жарю?! Уйди, черт, сейчас кипятком зашпарю!..

Ну, бе-да! Ходил-ходил, – некуда притулиться. Опять на квартиру свою пристал: сиди-посвистывай! Только, понятно, уж не до свисту. А тут друг-приятель, – в кабинете его квартиру держит:

– Что, рвань коричневая, досвистался?! Давно бы тебе кишку укоротить следовало, сколько добра через ее пропустил! Через тебя и нам теперь пообедать негде. Да уж, черт с тобой, поквитаюсь за угощение, скажу… Уноси ноги лучше, а то цари-короли на мушку взять тебя собираются, все таких безработных ищут!

Барин и прояснел маленько.

– Да ужли, – говорит, – возьмут?! Ежели служба хорошая, я не прочь… А какое жалованье положат?

Да как расчухал… – схватил часы золотые, – были у него часы золотые, за плинтусом хоронились, – да бежать! Одну ночь под мостом перночует, другую в канаве где проваляется, – самая-то собачья жизнь, а все умирать не хочется. Весь променялся-оборвался, одни опорки. А часы всё про запас держит: может, думает, опять какое превращение выйдет, тогда с этими часами опять капиталы наживу. Схожу-ка, – думает, – к мужикам на огороды!

Ну, приходит за город, на огороды… – картошку баба копает. Усы закрутил да эдак, петушком, к ней:

– Пустите, сделайте милость… хочь картошечки пожевать…

Ну, та его и пу-стила!

– Я, – гыть, – тебе та-кой картошечки!..

А барин-то уж давно усмирился, с голодухи-то, – уж не гордый.

– Я, – говорит, – не зря, я, – грыть, – помочь желаю… Я честный труд теперь уважаю… заработать хочу на свой паек.

А та его, конечно, признала.

– Что-о… – говорит, – ай уж кишка-то пошабашила? Ну, да что с тебя взять… копай мне картошку, пригоршню дам.

Обрадовался барин, – ну, копать! Опять – никакого струменту нет…

– Мне бы хоть вилочки какие дали… неспособно так-то…

– Эн, чего выдумал – ви-лочки! Все вилочки цари-короли побрали, хоть рылом рой!

Ну, руками стал. Рыл-рыл – всё себе почти облапал, в кровь. Плюнул-осерчал:

– Это, – говорит, – издевательство над человеком! Да лучше, – говорит, – с голоду подохну, не сдамся!

– Ну, – говорит баба, – и подыхай! Хужей мы тебя, что ль! Сами своими гребками роем!

Лег барин на навоз, на солнышко, и стал своей смерти дожидаться. Лежит и про часы думает: ай загнать? Нет!

– Нет, – говорит, – не отступлюсь. Покуда золотые часы при себе, все на человека похож, на благородного. Достоинство свое соблюду. А помру… – все-таки знак будет, что вот, мол, честною смертью, при часах помер, не отступился, не сволота какая. Ни за что не отступлюсь!

Лежит день, лежит другой – смерти все дожидается, зубы затиснул. А баба свою картошку копает. Лежит барин, сплевывает-тошнит, – вот кишка у него и запела, – слышит:

– бурр… жжжуййй… буррр… жжжуйййй…

Да так подвело под душу – никакой мочи нет: белугой заревел барин. А баба копает да копает, про свое разбирает:

– Вишь, буржуй запорный какой! дохнет, а форсу все не сдает, не отступается. Ладно, меня не прожалобишь, хочь подохни. Другие вон покоряются… хочь сгадают чего людям, коли работать не умеют, а энтот боров… – только бока греет! Да дохни! А еще обра-зованный…

А барин выставил голову и спрашивает;

– Это вы чего говорите – сгадают?

– Чего-чего… махонький, что ли… не понимает! Да про судьбу! Долго ли цари-то-короли будут? Может, чего сгада-ешь… картошки дам!

Вот барин и принялся сгадывать. Гадал-гадал – сгадать ничего не может.

– Не могу, – говорит, – без пишши, затошшал… а то бы я!..

– Ну, и выходишь ты – кишка луженая! – баба та ему. – На бабе думаешь проехаться… Ну, на чего ты сгоден? бабе и той помочь не можешь. Ужотко сама пойду, которые умные люди сказывали… боле, будто, ста верст отседа колдун-чиродей в башне сидит, судьбу разгадывает. Только досту-питься до него трудно, слово к нему знать надо, фамилию… Мартыном звать-то, а вот про фамилию не сказывают, дознать не могут. Мне намедни дьячок брехал. Может, ты чего знаешь?..

Потер себе барин лоб, тер-тер…

– Да, – говорит, – я знаю. Мартын… Мартын… Мартын?!

– Ну, Мартын! Ничего ты не знаешь…

– Знаю! Мартын… Мартын… Знаю! Мартын-Задека!! Да ужли ж, – говорит, – он жив?! Сам пойду к нему, поспрошаю!

– Стало быть, жив, коли говорят знающие! И сколько к ему народу, будто, ходили, да чтой-то никто вот назад-то не ворочается!.. Может, доступиться никак не могут?.. А он, будто, все как есть знает про судьбу!

– А я доступлюсь! – говорит барин, повеселел. – Я теперь такой отчаянный… И всю тебе судьбу сгадаю… Картошечки бы мне только, а то у меня и сил нет.