Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин

Кровь залила мне лицо. Опять забились порывы и смутные желания… Но опять чистый образ белой девушки покрыл их тихой грезой… О чем? Не знаю.

Вечером, когда я шел спать в свою комнатку, в полутемном коридоре столкнулся с Пашей. Я почему-то теперь стыжусь ее. Еще так недавно, года три назад, я спокойно ложился при ней спать, а теперь… теперь я стыжусь ее. Она притиснула меня в коридоре, обдала запахом свежего ситца и черемухового мыла и, будто нечаянно, нажала слегка мою ногу.

– Что ты?., что?..

Кровь ударила в лицо горячей волной.

– А разве вы… А Гришка мне сказал… Что вы дрожите как?.. Мальчик хорошенький… – зашептала она. – Зайти к вам?..

Она еще сильнее притиснула меня к стене, но я оттолкнул ее, весь охваченный дрожью, бросился в свою комнатку и заперся.

Пел Гришка под открытым окном…

Вот это я понимаю!

Среди бела дня, на глазах Гришки, всего двора и даже бабки Василисы, Леня позвонился к нашим жильцам. Что произошло там, – не знаю, но, как передавала Лизка, Леня пил чай с сухарями, говорил со старичком, и старичок крепко пожимал ему руку.

– Благородный человек… образованный человек…

И сам проводил его до крыльца.

По мнению нашего двора, это хуже всякой «морали», мальчишке вскружили голову, и он роняет достоинство всей фамилии. Говорили, что теперь «уши выше головы растут и яйца стали учить курицу».

Дядя Захар мрачен, но тетя Лиза, идя как-то от обедни, встретилась с Настенькой и ласково поздоровалась. Степка высказал мнение, что он повезет ее в Питер, «пожирует» с ней и бросит, и тут же добавил, что и он не думает жениться на Польке, а на Воробьевке она уже узнала, сладки ли вишни. Как подслушала Полька и передавала на кухне, дядя говорил тете Лизе, что осенью сам поедет в Питер и «устроит там Лене мамзель», и тогда вся дурь у него вылетит из головы.

Ну, в этом я сильно сомневаюсь, потому что вижу по вечерам, как дело быстро идет вперед, и не только вижу, но и слышу… Хотя Степка и говорит, что «девку поцеловать – что плюнуть».

Как-то вечером, уже после ужина, когда мы всей семьей сидели на крыльце, и дядя Захар приказал проводить по двору лошадей, пришел кривоногий портной Кругов. Он был взъерошенный и растерянный, чуть не плакал и просил дядю Захара дозволить переговорить. Скоро мы узнали страшную новость, напомнившую мне давно испытанное, томительное чувство непонятного ужаса, когда убили царя.

Мы узнали, что у портного был «обыск», но «ничего не нашли»; что сын портного бежал за границу, находится где-то в Женеве, и что от него получено письмо. Он, как и Леня, учился в институте и жил в Питере на свои трудовые гроши. Его хотели за что-то арестовать, но не успели…

Портной, без картуза, растерянно стоял перед дядей, комкал письмо и спрашивал, что теперь ему делать.

– Теперь он уж не придет?., не воротится? – повторял портной, по привычке отыскивая иглу на груди. – Как же быть-то теперь?.. Прошение ежели написать…

– Достукался! – глухо говорил дядя Захар и чвокал зубом. – Надо было пускать!.. Достукался!

– Матерю, говорит, поцалуй… обо мне не горюй! – растерянно твердил портной. – Что ж теперь?

– Снявши голову, по волосам не плачут. Нечего теперь… И нечего тебе ходить сюда! – вдруг закричал дядя Захар. – И ты дурак, и сын твой болван!.. И нечего…

– Обо мне, говорит, не горюй. Что ж теперь?

– Ступай, ступай… И нечего тебе… Ступай к адвокату…

Леня подошел к портному, тронул его за плечо – и сказал:

– Завтра я скажу вам, что надо… Бояться нечего.

– Ступай, ступай! И нечего тебе тут! – сказал дядя резко.

Портной надел картуз и, растерянный, ушел. Мы все молчали. Леня бил тростью о камень. Равномерно стучали подковы по камушкам двора.

– Вот оно! – вдруг разрешил томительное молчание дядя. – Пожалуйте… Отец-дурак жилы выматывал, а сынок-прохвост отблагодарил…

Все молчат. Отрывисто фыркает лошадь. Плывут из углов двора тени, густеют.

– Ну, как по-твоему? Ну? Хорошо?

Леня бьет тростью о камень. Кто-то затворяет окно.

– Ведь с тобой на квартире-то стоял?

– Ну, и что же из того?

– Как что же!.. И ты не знал?.. Как, жил и не знал! Алексей! – тревожно спрашивал дядя.

– А почему вы думаете, что я не знал?

– Как! Так ты знал?! Ты знал?!.

– Здесь не место рассуждать об этом… Оставимте, пожалуйста… Все равно вы не поймете меня…

– Ну да, ну да… Где нам, дуракам… Только вот что я тебе скажу… Нечего тебе ехать туда, нечего!.. Не пущу я тебя!

– Какие пустяки!.. То есть, как не пустите? Сам поеду!.. И чего вы волнуетесь!

– Чего… Черт вас дери!.. Сам!.. Ведь голову он с отца снял… голову!..

– Я с вас, кажется, не снимаю…

– Э-эх… Много ль тебе еще-то там торчать?..

– Скоро, скоро…

И Леня опять стал бить палкой и насвистывать.

Бедный дядя Захар! Он был очень обеспокоен, долго сидел на лавочке, думал и молчал. О чем он думал? Должно быть, о Лене. Нет, он был уверен в нем, что он не сделает так, как этот «мещанинишка», которому нечего терять. Леня должен принять разрастающееся дело, ставить новый завод, поднять фамилию, жениться и продолжать род.

Долго мы в тот вечер сидели всей семьей на лавочке, сидели и молчали. Гришка и Архип водили лошадей, слышался в тишине равномерный удар копыт, довольное отфыркиванье сытой лошади, да изредка красным огнем сверкала из-под подковы искра в опустившейся темноте. Трубы черными шашками резали еще светлое небо. Там, в небе, рождались звезды; блеснула из-за края крыши точка, стала ползти, шириться, и выдвинулся ясный рог моложака-месяца.

– Месяц новый народился смотрите! – сказал чей-то молодой голос.

– Спать пора! – глухо отозвался дядя Захар, вздохнул и поднялся.

Ярче и ярче звезды в небе, ушел за крышу месяц с острыми рожками, гуще тени в углах нашего старого двора.

Дня через два после этого вечера какой-то молодой человек, с шапкой волос под пуховой шляпой и в крылатке, спрашивал у Гришки, дома ли Алексей Хмуров.

– Здесь, здесь! – крикнул Леня из кабинетика.

Он выбежал на крыльцо, крепко пожал руку молодого человека, собрался и ушел вместе с ним.

Появление человека в крылатке сейчас же сделалось известным всему двору. Особенно интересовались – почему он не зашел в покои.

– Как мышь летучий… и строгой такой, – говорил Гришка. – А сапоги у его…

Леня вернулся скоро, взял у дяди денег и куда-то отнес.

– Так… товарищ один… проездом.

– Обирают тебя они, простоту. И ни одного-то порядочного товарища нет у тебя… Рвань какая-то все.

– Это мое дело.

– Вижу, что твое… Вон у Феоктистова тоже сын в Питере. Что с ним не знаешься?

– Я по ресторанам не люблю.