Борис Зайцев - Том 3. Звезда над Булонью

Тетя Фанни, полная нервная брюнетка на коротких ножках, говорила вообще без умолку. Торопилась, волновалась, сама себя перебивала и вечно была в возбуждении.

– Ну, он у тебя очаровательный. Но скажи, пожалуйста, ты его в монахи готовишь?

Дора Львовна находила, что Фанни слишком истерична. По лицу ее прошла тень.

– В какие монахи? Что ты такое говоришь?

– Ну, посмотри, что у него над кроваткой развешано… тут всякие игумены и митрополиты.

Рафа, действительно, вырезал из газет и вообще откуда попадется изображения духовных лиц и пришпиливал у себя над постелью. Кроме патриарха Тихона тут висели митрополиты Владимир Петербургский, Евлогий, даже Сербский Патриарх… Дора Львовна не особенно это одобряла, но мер не принимала: стояла за свободу в воспитании.

– Ему так нравится, – сказала с холодком.

– Нет, да ты посмотри, сколько их тут!

– Ему дает уроки один бывший генерал, наш сосед. Это, конечно, его влияние. Вот и теперь он познакомился там с одним монахом. Я забыла имя. Такое известное, но странное.

Рафа имела несколько недовольный вид. Он не любил, чтобы мешались в его дела.

– Его зовут Мельхиседек.

Фанни хлопнула себя по толстым ляжкам.

– Мельхиседек! Да это прямо откуда-то из Святого писания!

Рафа мрачно посмотрел на нее.

– Мельхиседек был царь Салимский, или иначе Иерусалимский…

– Ну, так я же и говорила, что ты его в семинарию готовишь.

В это время на пороге показался Анатолий Иваныч. Он улыбался всем длинным, изящным своим ртом. Глаза блестели и отсвечивали. В руках держал он мачтовый корабль, очень тщательно сделанный. Увидев Рафу, протянул ему его.

– На память. Моего собственного изделия. Из бортов глядят пушки. Английский фрегат восемнадцатого столетия.

Первая партия гостей схлынула. Появилось даже несколько свободных мест. И наступал час, когда хозяйка не без ужаса думает: «Ну вот, кто теперь подойдет, наверно останется ужинать».

В это именно время к подъезду подкатила коричневая машина с серо-серебристыми дисками колес. Из нее легко выпрыгнула Людмила. Не так легко Олимпиада Николаевна и совсем трудно, переваливаясь ожиревшим телом, Стаэле.

– У Доры подъемника нет, мы с вами попыхтим, – сказала Олимпиада Николаевна. – Да может быть, это и полезно. Вы знаете, нас Дора массирует, а в сущности, если б поменьше денег – это у вас, у вас! – мне всегда не хватает, да побольше пешком бы ходить, так мы и Доре доходов бы не доставляли.

– Если… пешком х-ходить, я бы просто… погибла бы… Говорила «мы» Олимпиада из любезности. Ее никак нельзя сравнить со Стаэле. Высокая и белотелая, несколько полная, она стройна и могущественна. Надеть корону, дать в руку меч, облокотить на щит – была б «Россия» дореволюционной иллюстрации. Правда, несколько ленивая. Правда, слишком любила сласти. И некую часть жизни проводила в борьбе между опасением располнеть окончательно и искушениями еды. В этой борьбе и помогала ей Дора.

Появление граций, сразу заполнивших собою (и подарками) прихожую, Дору не испугало. Напротив. Очень мило с их стороны, что несмотря на разницу средств и общественных положений, все же заехали. Прямо мило.

Стаэле краснела и кивала приветливо – направо, налево. Ей дали стул из квартиры Валентины Григорьевны, особенно прочный, и засадили за торт. Она покорно ела. Все это – русское, значит, необыкновенное. Рядом с ней оказался генерал («бывший командующий армией», – шепнула Дора) – тоже необыкновенное. Олимпиада Николаевна задержалась в дверях с Анатолием Иванычем. Людмила подсела к Капе, мрачно допивавшей чай.

Дора же Львовна, сквозь шум гостей, стрекот Фанни, под-хохатыванье Валентины, засевшей с Левой в Рафину комнату, не теряла мыслью генерала. Вот он сидит, со своими белыми усами, в бедно-приличном костюме… А есть-то ему, собственно, нечего. Что-то надо для него сделать.

– Давно не видать вас, – говорила Олимпиада Николаевна Анатолию Иванычу. – Верно, разбогатели. Ни картин не несете, ни жемчугов.

– Как-то все не приходится, я собираюсь…

– А ведь дело может выйти.

Глаза Анатолия Иваныча приняли нервно-вопросительное выражение. Но как раз тут попался он взору Стаэле.

– Мсье Анатоль! Мсье Анатоль!

Стаэле благодушно сияла. Двинувшись к ней, перехватывая сумрачный взгляд Капы, вдруг ощутил он беспокойство. Но – лишь минутное. Не впервые находился в смутном положении.

– Вы уже, уже з-здесь? – спросила Стаэле, когда он подошел.

– Д-да.

– Он недавно с юга вернулся, – громко сказала через стол Капа.

Анатолий Иваныч обернулся, посмотрел на нее внимательно. Капа нагнулась к Людмиле.

– Я ей тогда наврала, что он болен, что ему надо поправляться в санатории под Ниццей… Он даже не собрался к ней зайти поблагодарить за деньги.

Людмила усмехнулась.

– Ну, теперь наговорит сколько угодно.

Она не так далека была от истины. Анатолий Иваныч быстро ориентировался. Явно, он больной, нервное переутомление, жил под Ниццей, у одного доктора… он и врача назвал, не запнувшись. Оглядев участок стола вблизи, заметил бутылку лупиака. Легким жестом налил стаканчик для Стаэле. Себе – рюмку коньяку – и совсем укрепился.

– Санатория эта над городом, знаете, в Cimiez… (о такой санатории он слыхал раньше – сейчас ему стало почти казаться, что и он там был). У меня окно прямо выходило на Корсику. Я вам бесконечно благодарен, madame, вы меня так выручили…

Он вдруг взял, тем же привычным жестом, как бутылку, ее руку и поцеловал. Стаэле не ожидала – слегка смутилась. Он не выпускал руки, все улыбался.

– Когда был у вас шофером, никогда в Ниццу мы не ездили. Прекрасный город. В нем такая широта, разверстость… Недели через две как поселился в санатории, я уж спускался вниз, в старый город. Очаровательна смесь Италии, Прованса, Франции… и древней Греции, а может быть, и Финикии.

– Фи-Финикии… – Стаэле с удивлением подняла на него глаза.

– Все побережье было некогда греческой и финикийской колонией.

Людмила вынула дорогую папиросу, закурила.

– Далеко заедет. Ну, а ты, скажи, пожалуйста… – она придвинулась к Капе, – как с ним? Все прежнее?

Капа опустила глаза.

– Ты же его видишь, знаешь…

– Я нахожу в особенности отголосок древности в типе ниццской женщины. Уверен, что это греко-финикийское. А какая прелесть платаны, зеленая темнота улиц, маленькие ресторанчики. Если бы мы заехали в Ниццу, я повел бы вас в такую удивительную rotisserie… [36]в закоулках старого города.

Стаэле обратилась к генералу.

– Р-русские всегда любят по-этическую сторону ж-жизни. Не правда ли? И еще: где бы они ни путешествовали, всегда по-омнят, где какое вино.

Генерал пришел к Доре не в особенно веселом настроении. Скорее даже был мрачен. (Рафе подарил старинную гравюру – вид Кремля. Тот сейчас же прикрепил ее над постелью, рядом с митрополитами.) Но потом шум, оживление, вино несколько его развлекли. И теперь он даже с известным доброжелательством разглядывал свою многотелесную соседку.