Борис Зайцев - Том 8. Усадьба Ланиных

Тураев. Как вы устали, Елена Александровна!

Елена. Да, еще, Николай: здесь Коля, ты знаешь, он нынче вернулся, и теперь они с Наташей отбывают обязанности гостеприимства. Но Коля просил поговорить с тобой. Он просит у тебя прощения. Николай, кончи это жалкое дело.

Николай Николаевич. Можно. Это все пустяки.

Елена. Да? Отлично. Петр Андреич, позовите его, он тут рядом, в комнате. Я на всякий случай взяла его с собой. (Тураев подходит к двери и зовет: «Коля». Коля входит.)

Тураев. Вот и он.

Елена (слабо) . Ну, миритесь.

Тураев. Может быть, нам уйти?

Коля. Не надо. (Приближается к Николаю Николаевичу.) Николай Николаевич, я сделал гадость. Меня мучает это. Я прошу у вас прощения.

Николай Николаевич. Вздор. Вашу руку. (Жмет ее.) Вот и все. Драться-то, вообще говоря, не стоит, ну, что поделаешь. Я сам раз дал по физиономии. Да и тут, в этой усадьбе такая путаница, что никто ничего не разберет.

Коля (мрачно) . Просто я был подлец. Человеческая личность священна. Я оскорбил ее, пошел против своих же принципов. Это гнусно.

Николай Николаевич. Забудьте.

Коля. Нет, всего не забудешь! (Елене.) Тетя Елена, отчего все так странно выходит? Ты меня помирила с Николай Николаичем, а в сущности лучше бы было, если б я вызвал его тогда на дуэль, и он убил бы меня.

Елена. Вот и ты, Коля, думаешь все, Бог знает, о чем.

Коля. Наташа храбрая. Она как мужчина сделала.

Тураев. Но позвольте, почему же все должны лишать себя жизни, убивать, топиться? Я никак не пойму.

Коля. У кого в глазах видна смерть, должен встретить ее смело.

Тураев. Но если так рассуждать, то придется чуть не всем нам…

Коля. Что ж, дерзайте. Неужели покориться слепой жизни?

Тураев. Не то, чтобы покориться, – но принять страдания жизни… любви.

Елена. В людях очень молодых, Тураев, чувства бурней, непосредственней наших. Вы не докажете им, что на человека возложено некое бремя, может быть, не от мира сего. Страсти зовут их в бой.

Тураев (горячее) . Да, но мы – мы, быть может, не менее их страдаем – и должны же мы все-таки сказать им нашу правду о жизни.

Елена (наигрывает) . Да, конечно. Только они будут поступать по-своему.

Николай Николаевич. Что касается меня, я больше согласен с Колей, чем с вами.

Елена. Разумеется.

Тураев. Нет, вы не правы. Жизнь есть жизнь – борьба за свет, культуру, правду. Не себе одному принадлежит человек. Потому и в горе… надо, чтоб он был выше себя, выше счастья.

Коля. Может быть. Не хочу сейчас спорить. Николай Николаич, пойдемте, помогите мне занимать этих гостей моих, если правду на меня не сердитесь. Сыграем, что ли, в теннис.

Николай Николаевич. Идем. Пусть они философствуют.

Елена. Только подальше от дома, ради Бога. Все же помните: папа болен. (Вздыхает.) И по моему – серьезно.

(Коля с Николаем Николаевичем выходят, Елена по-прежнему наигрывает на рояле. Некоторое время молчание)

Елена. Как расцвел мой муж! Вот она, любовь. Он посредственность, самый средний человек из средних, а глядите: он теперь другой.

Тураев. Да. Они едут сегодня. По моему совету. Чуть ли не тайком, в тележке, чтобы не расстраивать никого, Александра Петровича не беспокоить.

Елена. Так. Это хорошо.

Тураев. Они едут, мы остаемся. (Встает, подходит к ней.) Елена Александровна!

Елена. Да.

Тураев. Можно вам сказать одну вещь?

Елена. Говорите, друг мой.

Тураев. Ну… ответьте мне. Но только так уж… по совести. Вы знаете, что я вас люблю?

Елена (закрывает рояль, опускается лбом к его крышке) . Знаю. (Протягивает ему руку.) Милый мой, милый мой. Мне нечего вам сказать.

Тураев. Я, ведь, знаю, вы любите другого. Но вы так прекрасны! Я не могу вам не сказать этого. Мне как-то жутко с вами, я все больше молчу, или если говорю, то пустое. Это потому, что если буду говорить вот так, как сейчас, то не выдержишь, ведь.

Елена (сквозь слезы) . Боже мой, Боже мой!

Тураев. (целует ей руку.) Светлая моя заря, чистая заря.

Елена (чуть-чуть улыбается) . Ах, Тураев, разве теперь говорят так? вы отживающий тип…

Тураев. Пусть отживающий. Я так чувствую.

(Входит лакей с почтой.)

Лакей. Газеты-с, повестка и заказное.

Елена. Сюда давайте. (Берет письмо.) А, Энгадин. От наших. (Читает про себя.)

Тураев. Может быть, в вашей усадьбе, где есть масонские книги, Венера восемнадцатого века, бюст Вольтера – все пережиток. И лакей этот пережиток. Ну, и я тоже.

Елена (оживленно) . Слушайте! Это письмо от Ксении. (Читает вслух.) «Дорогая Елена, я немного безумная, так я счастлива. Третьего дня мы встречали утро в горах, у снеговых вершин. Было розово, прозрачно, и так тихо, что казалось, будто весь мир внизу, видимый так беспредельно далеко, отошел от нас совсем. И когда я вспомнила всех вас, мне вдруг стало так больно за вас, и так стыдно за свое счастье. Потом мы вернулись, и дома я читала Евангелие. Я думала о жизни, о счастье, и неожиданно мне стало казаться, что стыдиться счастья нечего. Не так же ли оно священно, Елена, как и горе? Ах, я хотела бы видеть сейчас тебя, говорить с тобой: может быть, то, что я написала, неправда, и я стараюсь просто оправдаться?» (Елена опускает письмо.) Нет, оправдываться не в чем. Ну, конечно, она права: «Счастье священно так же, как и горе».

Тураев. Помните день, когда она пришла из полей с золотистым отблеском в лице, и Наташа назвала ее «золотой королевой». Это был день их обручения.

Елена. Вот оно счастье и есть! (Встает, прохаживается.) Рядом с ними – с вами, со мной, жизнь выращивает нежные цветы и на них изливает всю силу радости. Вы думаете, Тураев, я завидую? (горячо) . Нет, я клянусь вам: нет. Наоборот, меня радует это… очень, очень. Значит, говорю я себе: не оскудела еще рука дающего. (Останавливается у двери; удивленно.) Боже мой, папа? (Из другой комнаты голос: «Ну да, да, что ж удивительного». Входит Ланин, очень медленно, опираясь на палку и на плечо Наташи.)

Ланин. (Он сильно изменился, осунулся и ослаб.) Вот и пришел, старик плантатор. Медики говорят: двигаться нельзя, а я взял и вышел. Скучно мне лежать, Елена. Я б хотел пройтись по дому, и даже, и даже… (Начинает волноваться.) Где моя шляпа соломенная, Елена?

Елена. Шляпу я найду, да куда ты хочешь, скажи пожалуйста?