Александр Грин - Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения

Волнуя синие штыки,
Выходят стройные полки.
Повозки движутся за ними,
Гремя ободьями стальными.
В чехлах орудий длинный ряд,
Лафеты, конницы отряд,
Значки автомобильной роты,
И трубачи, и пулеметы,
Фургоны Красного Креста –
Походной жизни пестрота.

За перелеском лес угрюмый.
За лесом поле. Средь ракит
Река осенняя блестит,
И, полон боевою думой,
С солдатом шепчется солдат:
«Назавтра битва, говорят…»

Дымится луч; бросают тени
Уступы облачные гор;
Стрелок, в траву став на колени,
Разжечь торопится костер.
А там – стреноженные кони,
Походный залучив уют,
Траву росистую жуют.
У котелка гуторят:
«Ноне Чайку попил, поел – да спать…
Заутра немца донимать».

Офицера, услав секреты,
Сидят в палатке при огне,
И двигаются силуэты
На освещенном полотне.
«Вперед продвинулись отлично,
А флангом влево подались,
Австрийцы живо убрались».
«Ложитесь, юноша, ложитесь!
Кто знает – завтра…»
«Не дразнитесь,
Обстрелян, ко всему готов…
Позвольте спичку, Иванов…»

В ночной дозор идут пикеты.
Все спит. Загадочна луна.
Во сне все тот же сон: война.
Ночные тени… Полусветы.
Печальный крик лесной совы
Да храп усталой головы…

Орудие, в ударе грома,
Дымясь, отпрянуло назад.
Визжа, уносится снаряд
И брызгами стального лома
Крушит сверкающий окоп.
Пылает бой… Воздушных троп,
Гранат чужих не замечая,
Спеша, огонь огнем встречая,
Артиллеристы у орудий,
В пылу поймать успев едва
Команды резкие слова,
Как черти… Тяжко дышат груди,
Лафета скрип и стали звон,
Шипенье пуль, сраженных стон,
Земля и кровь, штыки и гривы,
Шрапнели яростные взрывы –
Слились в одно… И стал слабей
Огонь германских батарей.

Мне скучно, бес.

Невесело и мне.

К Ауэрбаху что ль?

Сомнительно, – зане
Иссякли средства. Денег нет в мошне.
В аду не верят в долг, учли момент печальный.
Хотя я черт, – но черт национальный.

Ну, к Маргарите?

В Ревеле она
Матчиш танцует коммерсантам
И, кажется, пьяна.
Ее вчера с немецким адъютантом
Я видел в Мюнхене, а давеча – в Нанси,
На крыше, с телеграфом;
Работает не за одно «мерси»
С каким-то – черт их унеси! –
Международным графом.

Что там чернеет? Посмотри!

Корабль германский трехмачтовый,
На мину налететь готовый;
На нем мерзавцев сотни три,
Портрет Вильгельма, сухари,
Воды холодной сто ушатов
Да груз немецких дипломатов.

Всё утопить!

Вчера охотники стрельбу по мне открыли,
Да как! Не пулями, а сундуками били!
Я, знаете, дремал;
Вдруг, в полуночный час, «трах, трах!» –
Запело здорово в ушах.
От страха я упал.
Куда ни повернись – все «бум!» да «бум!».
Побрел я наобум.
Меж тем – то сбоку трахнет,
То чуть не под носом, визжит, свистит и пахнет
Ужасной гарью. Наконец, прошло
Сметенье леса; в норму все вошло.
Иду я перелеском,
Смотрю: охотник спит, ружье играет блеском…
Затрясся я – однако подошел,
Обнюхал… Мертв он был, – я мертвеца нашел!
Ну, думаю, попал в себя случайно!
Однако ж подозрительная тайна
Явилась далее: здесь много было их
Все мертвых и в крови – охотников таких…

А белка, ворочая шишку,
Пропела кокетливо мне:
«Я этого бедного мишку
Вполне понимаю, вполне!
Теперь шутники, для потехи,
Лес темный исследовав весь,
Свинцовые стали орехи
Нам, белкам, разбрасывать здесь.
Но странно смотреть на иного
Бредущего тут шутника, –
Когда он упал, и немного
Дрожит, замирая, рука…
Он в полости нежной и зыбкой
Бледнея отходит ко сну.
И смотрит с застывшей улыбкой,
Как я пробегаю сосну».

Блоха скакнула на два фута…
Вот красота!
Блохой счастливая минута
Пережита!
Но кто-то черненький, с ней рядом,
Свершив прыжок,
Как и она, виляет задом
И чешет бок…
Вот огорченье! Вот тревога!
Блоха – дуплет,
Четыре фута… Слава богу –
Нахала нет?!
Блоха косится… побледнела…
Ах! Что за черт?!
Тень тут и заслонила тело,
Побив рекорд…
Да, на полкорпуса отстала
Моя блоха!
Клопы смеются: «Проскакала!
Хи-хи! Ха-ха!»
И вот – прыжок восьмифутовый
Готова снесть, –
Блоха пустилась в риск фартовый,
Спасая честь;
Но сверхнадрыва рой блошиный
Ей не простил…
«Блохой, мол, будь, а не машиной!»
И умертвил.
Сердечный вздох печально бросил
Над трупом сим…
Капут блохе… Прощенья просим
Засим…

Нет! Не умер Дон-Кихот!
Он – бессмертен; он живет!
Не разжечь ли в вас охоту
Удивиться Дон-Кихоту?!
Ведь гидальго славный жив,
Все каноны пережив!

Каждый день на Росинанте
Этот странный человек,
То – «аллегро», то – «анданте»,
Тянет свой почтенный век.

Сверхтяжелую работу
Рок дал ныне Дон-Кихоту:
Защищать сирот и вдов
Был герой всегда готов,
Но, когда сирот так много
И у каждого порога
В неких странах – по вдове,
Дыбом шлем на голове
Может встать – при всем желаньи
Быть на высоте призванья.
А гидальго – телом хил,
Духом – Гектор и Ахилл.
Он, к войскам не примыкая,
Не ложась, не отдыхая,
Сам-один – везде, всегда,
Где в руке его нужда;
Где о подвиге тоскуют –
Дон и Россинант рискуют.

Колдунов на удивленье
Производит вся земля;
Век шестнадцатый – в сравненьи
С нашим веком – просто тля.
О старинном вспомнить странно,
Дети – Астор и Мерлин;
Вот лежит в заре туманной –
Злой волшебник Цеппелин;
Дале – оборотней туча,
Изрыгая с ревом сталь,
Тяжковесна и гремуча,
На колесах мчится вдаль.
И – подобие дракона –
(а вернее – он и есть!)
Туча мрачная тевтона
Отрицает стыд и честь.
Там – разрушены соборы
Черной волей колдуна,
Там – везут солдаты-воры
Поезд денег и вина;
Там – поругана девица,
Там – замучена жена,
Там – разрушена больница,
И святыня – свержена!

А гидальго Дон-Кихот
Продолжает свой поход.
То разбудит часового
От предательского сна,
То эльзасская корова
Им от шваба спасена;
То ребенку путь укажет
Он к заплаканной семье,
То насильника накажет,
То проскочет тридцать лье
Под огнем, с пакетом важным,
То накормит беглеца,
То в бою лихом и страшном
В плен захватит наглеца…