Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2

— Ну, а что у тебя тамъ, подмигнулъ ему Вальковскій съ нескрываемымъ злорадствомъ въ тонѣ и усмѣшкѣ сопровождавшей эти слова, — сорвалось, видно? И въ комнату то-есть не пустили даже?…

— Молчи, болванъ! прошипѣлъ на него красавецъ сверкая загорѣвшимися новымъ бѣшенствомъ глазами.

— Работа! крикнулъ въ то же время сидѣвшій подлѣ «фанатика» ямщикъ, кидаясь съ мѣста внизъ подъ шумъ колесъ подъѣзжавшей къ станціи дорожной кареты и, огибая крыльцо, побѣжалъ къ лошадямъ своимъ въ конюшню.

Городъ стоялъ на большомъ московско-курскомъ шоссе; проѣздъ былъ огромный, къ станціи съ громомъ колокольчиковъ и гикомъ ямщиковъ, то и дѣло подъѣзжали и отъѣзжали отъ нея экипажи всякихъ родовъ и видовъ.

Изъ подкатившей теперь къ ея крыльцу кареты вышла молодая, маленькая и худенькая барыня съ полу болѣзненнымъ, полупикантнымъ выраженіемъ блѣднаго и капризнаго лица. Она держала въ одной рукѣ дорожный мѣшокъ и, чуть-чуть приподнявъ другою спереди платье, брезгливо принялась всходить по пыльнымъ ступенямъ на самыхъ кончикахъ крохотныхъ ножекъ, обутыхъ въ ботинки бронзовой кожи.

— Зинаида Васильевна! выкликнулъ, уставясь глазами на эти ножки, отверженный искуситель Ольги Акулиной.

— Ахъ, Владиміръ Петровичъ! отвѣтила она такимъ же восклицаніемъ, моргнула съ видимо радостнымъ видомъ недурными, быстрыми, темными глазами, — здравствуйте! Какъ вы здѣсь?

— Проѣздомъ. А вы куда, и откуда?

— Изъ Москвы, въ деревню къ maman, которая должна прислать сюда за мною лошадей. И вообразите (личико ея при этомъ все сморщилось какою-то очень милою жалобною гримаской), горничная моя, какъ нарочно, заболѣла вчера, горячкой, я должна была отправить ее въ больницу, а сама уѣхала fine seule и, если теперь лошади отъ maman не пришли, я принуждена буду ожидать одна здѣсь, въ этой отвратительной гостинницѣ,- я ее давно знаю…

— Можно сейчасъ провѣдать, сказалъ Ашанинъ:- Ваня, сходи тутъ, спроси, нѣтъ ли лошадей и посланнаго изъ деревни Маріи Николаевны Кошанской?

Вальковскій глянулъ злобнымъ взглядомъ на него и на говорившую съ нимъ даму, поднялся однако послушно съ мѣста и отправился исполнять порученіе.

— А у матушки вашей имѣніе тутъ не подалеку? сказалъ Ашанинъ, продолжая стоять на крыльцѣ съ пріѣзжею.

— Ахъ нѣтъ, еще цѣлыхъ тридцать верстъ, и отвратительной дороги…

— Ну, мужъ вашъ что? не давъ ей продолжать спросилъ, онъ опять.

Она искоса глянула на него, и слегка приподняла плечи:

— Все то же, — въ клубѣ, въ Паркѣ, у Цыганъ, est-ce que je sais?

Онъ все внимательнѣе глядѣлъ на нее.

— А вы все такъ же милы, другъ мой! тихо пропустилъ онъ на бархатныхъ нотахъ своего голосоваго регистра.

Лицо молодой особы сложилось опять въ жалобно-забавную гримаску; маленькіе, бѣлые, ровные зубы сверкнули промежъ, раскрывшихся, заалѣвшихъ губъ.

— Стара стала, третій годъ замужемъ, не шутка! молвила, она улыбаясь.

— Опытъ пріобрѣли за то! проговорилъ онъ самымъ серіознымъ тономъ.

Она еще разъ подняла на него глаза, и страннымъ упрекомъ зазвучалъ ея голосъ:

— Для этого не нужно было и замужъ выходить. Вы чему не научите!

— Ахъ, Зиночка, для чего вы такія жестокія слова говорите! расхохотался на это откровеннѣйшимъ образомъ московскій Донъ-Жуанъ.

Она… она засмѣялась тоже…

Вальковскій вернулся къ нимъ съ отвѣтомъ, что «никого и никакихъ лошадей нѣтъ, и не бывало».

— Боже мой, какая скука! вскликнула молодая женщина, — каково мнѣ будетъ теперь ждать, быть-можетъ до ночи, въ этой saleté!..

— Нечего дѣлать, пойдемте, предложилъ ей тутъ же Ашанинъ, — можетъ-быть найдемъ нумеръ почище!

— Юбошникъ проклятый, тьфу! чуть не громко крикнулъ имъ въ слѣдъ «фанатикъ», плюнулъ, и отчаянно махнулъ рукой.

«Барабанщики» все неотразимѣе «били зорю въ его желудкѣ», — а Ашанинъ, какъ ушелъ съ пріѣзжею дамой, такъ и пропалъ… Вальковскій отправился отыскивать его на верхъ, въ гостиницу, и не нашелъ. Онъ рѣшилъ наконецъ не ждать его, и велѣлъ подавать себѣ «обѣдъ», состоявшій изъ миски щей, какой-то котлеты, безпощадно посыпанной петрушкой, и двухъ бутылокъ пива, которыя «фанатикъ», съ досады на пріятеля, выпилъ одну за другою.

Онъ кончалъ когда явился наконецъ улизнувшій красавецъ, неся на лицѣ свое обычное, не то насмѣшливое, не то побѣдное выраженіе, давно и хорошо знакомое Вальковскому.

— А ты, уродина, смѣялся онъ, — такъ и не дождался меня?…

— А то какъ еще? буркнулъ тотъ: — околѣвать изъ-за тебя?…

— Ну, и прекрасно сдѣлалъ..! Принеси, братецъ, что-нибудь поѣсть! обратился Ашанинъ къ слугѣ.

Онъ торопливо принялся за поставленныя предъ нимъ все тѣ же щи.

— Съ кѣмъ это ты теперь въ прятки вздумалъ? все тѣмъ же звѣремъ прохрипѣлъ Вальковскій.

— А ты не знаешь?… Зиночка Кошанская бывшая, за Смарагдова вышла… не помнишь развѣ, три года назадъ, я тебѣ подробно разказывалъ…

— Не мало твоихъ такихъ сказовъ было, обо всѣхъ не вспомнишь… А ты вотъ скажи, когда лошадей-то запрягать? Давно выкормили, седьмой часъ въ исходѣ. До Гундурова-то, сказываютъ, цѣлыхъ двадцать пять верстъ отсюда, вѣдь засвѣтло не доѣдемъ,

Ашанинъ доѣлъ, вскочилъ.

— А ты погоди маленько, Ваня, голубчикъ, заговорилъ онъ вдругъ нѣжненькимъ кошачьимъ, ласкательнымъ голосомъ, — доѣдемъ, непремѣнно доѣдемъ, прелесть моя. Ты только потерпи немножко, потерпи, Ваня, я сейчасъ, сейчасъ!..

Вальковскій не успѣлъ открыть рта какъ онъ уже исчезъ изъ комнаты.

Часы летѣли, лошади за «Зиночкой» все не приходили. Ашанинъ все также продолжалъ играть съ нею «въ прятки»… Желчныя пятна успѣли за это время покрыть все угреватое лицо «фанатика»…

Глубокая ночь стояла уже на дворѣ когда наконецъ, ругательски ругаясь, полѣзъ онъ въ поданную имъ коляску вслѣдъ за Ашанинымъ, хохотавшимъ до упаду отъ его гнѣва, и отъ веселаго воспоминанія только что пережитаго имъ новаго эпизода въ своей безконечной любовной эпопеѣ…

Недѣли три послѣ представленія Гамлета въ Сицкомъ, въ одно прекрасное утро доложили князю Ларіону что къ нему пріѣхалъ исправникъ «съ порученіемъ», и проситъ дозволеніе явиться.

— Проси, сказалъ князь нахмурясь, вспомнивъ невольно объ этомъ представленіи и о той «презрѣнной дѣвчонкѣ».

Толстый Елпидифоръ вошелъ съ видомъ серіознымъ и холоднымъ (выходъ его дочери замужъ за богатаго человѣка и завоеванное имъ личное расположеніе къ нему его прямаго начальства чрезвычайно подняли въ немъ чувство собственнаго достоинства), отвѣсилъ хозяину офиціальный поклонъ и, вынувъ изъ кармана письмо запечатанное большою гербовою печатью, положилъ его на столъ предъ княземъ.

— Получилъ въ казенномъ пакетѣ, съ приказаніемъ лично доставить вашему сіятельству, проговорилъ онъ съ оттѣнкомъ намѣренной сухости въ интонаціи (безъ того-молъ ты, конечно, меня у себя бы не видалъ!).